И так во всем. Начнут кого-то хвалить, а Митяй лишь губы кривит. Со стороны кажется, что сердится, — ничуть нет. Это он усмехается: «Подумаешь, герой! Подвиг совершил! Расхваливают! Да если бы я захотел…» Или поведут на классном собрании речь о том, что вот теперь ребята стали жить дружнее, подтянулись в дежурствах, завоевали первенство по настольному теннису — это все хорошо, однако есть еще отдельные ученики… И среди этих «отдельных», как обычно, называют Шашаева, Маркину… А Митяй на это никак не реагирует, только снова повторяет про себя: «Да если бы я захотел…»
Но всему приходит конец. На уроке физкультуры, прыгая через «козла», Митяй крепко засел на его крутой кожаной спине. В зале дружно рассмеялись. Учитель улыбнулся:
— Ну и ленивый — прыгать разучился! — И добавил: — С такими бицепсами и грудью — мировые рекорды штурмовать, а ты… Давай-ка помогу, а то и не слезешь. — Учитель протянул обескураженному Митяю руку. Но Митяй не принял руки. Соскочил на пол и, красный, насупленный, пошел в конец шеренги.
Ай-ай, конфуз! Неужели и сейчас спрячется за спасительными словами «Если бы я захотел…»? Нет, на этот раз не вспомнил о них. По-настоящему обиделся. Чуть не до крови закусил губу. Подумал зло: «Смеетесь! Ну, ладно, обождите!»
Наконец-то проняло Митяя. Да и сколько можно терпеть: «Ты неспособный, ленивый, ты хуже всех!» Что он — каменный?
А тут еще Кузовкин повстречался во дворе. Преградил дорогу.
— Ух, какой жаркий! Будто лето ему. — И спросил, застегивая пуговицу на его пальто: — Что с садом надумал? Время не ждет. Берешься?
Опустив глаза, Митяй коротко кивнул.
— Вот и молодец! — обрадовался воспитатель. — Заходи вечерком, потолкуем.
А ребята будто нарочно, чтобы он не передумал, в который раз начинали вспоминать:
— Ну и потеха! Как ты козлика оседлал!..
Чтобы никого не видеть и не слышать, Митяй, едва дождавшись конца обеда, вышел на улицу. Было холодно. Гудя вверху телеграфными проводами, со стороны леса дул острый холодный ветер. Переметал по гладкой дороге мелкий, точно манная крупа, снег, укладывая его вдоль заборов длинными косами. Впереди Митяя прыгал серый тонконогий воробей — искал пропитания. Он очень хотел есть и надеялся на удачу. Но укатанная дорога была пуста, гола. Воробей прыгал и прыгал.
Гудели, стонали провода. Ветер забирался под воротник. Митяю сделалось до слез жалко себя. Почему они смеются? Что он — не как все? Просто такая жизнь у него. Попробовали бы сами…
Озябший воробей что-то нашел. Клюнул раз, другой, покосился на Митяя и, схватив добычу, полетел домой. Митяй проводил его взглядом и вдруг вспомнил, себя совсем маленьким. Ему было пять лет. Один раз, он чуть не заблудился в пургу. И отошел-то недалеко от дома. Он тогда страшно испугался. Ветер выл, точно стая волков; снег валил такой густой, что кругом не было ничего видно. Митя сбился с дороги и не знал, куда идти. Хотел кричать, а ветер будто ватой забивал рот. Он думал, что умрет или замерзнет. Его нашел Барин. Черный и лохматый, он вихрем налетел на него, вмиг облизал лицо и залился радостным лаем. Дома Митю уложили на теплую печку, напоили сладким и пахучим чаем. А потом мама держала его руку в своей и долго рассказывала сказку…
А теперь, если с ним что случится, никому и дела не будет, никто о нем и не вспомнит… Но тут же другой, внутренний голос перебил:
— Неправда! А разве Кузовкин и Раиса Павловна не думают обо мне? Думают.
— Ну и что! Нужна мне их забота! — фыркнул сам на себя Митяй. — И без них не пропаду. Вот план сада сделаю — посмотрим, что вы все запоете!
Обогнув территорию интерната, Митяй увидел пустынный пологий склон холма. Деревья не росли на нем, лишь кое-где торчали из снега голые кусты. Внизу холм огибала лента шоссе. Вот как раз по шоссе и можно сажать. Ого, садище будет! Митяй прикинул на глаз, перемножил в уме цифры. Деревьев пятьсот — шестьсот. Еще хорошо бы крыжовник посадить, красную смородину…
Начинало смеркаться. Митяй побрел обратно. Ребятам он, конечно, ничего говорить не станет. Будет себе потихоньку желать свое дело. А когда все будет готово — пусть поахают.
Без большой охоты отправился он вечером к Кузовкину. Но когда воспитатель вынул из ящика стола коленкоровую папку с красными завязками и подал ее Митяю, у того вдруг на мгновение вспыхнули глаза. На папке был приклеен квадратик бумаги, на нем четко выделено: «Генеральный план пионерского сада».
Подчеркивая значительность минуты, Кузовкин торжественно сказал: