Новость поразила Андрея. Он думал об этом весь день, весь вечер. А ночью приснилось, что Евгения Константиновна бегает по комнате за бабушкой и ловит ее. Бабушка увертывается, и Андрею хочется, чтобы ее не поймали. Но молодая хозяйка все же схватила бабушку, прижала в угол и душит ее, рвет волосы. И тут он увидел, что на пальцах Евгении Константиновны острые когти, а лицо — злое, страшное, как у бабы-яги в Нинкиной книжке.
Утром Андрея разбудила сестра, подала градусник. Температура, как и во все последние дни, оказалась нормальной.
На этот раз профессор, осмотрев Андрея, сказал: — Ну, дружок, пожалуй, можно и выписывать тебя. Считай, что легко отделался. Крепкий организм.
К вечеру Андрей снял полосатую больничную пижаму и надел брюки и куртку, принесенные матерью из дома. Как это положено, он обошел в палате всех больных, попрощался с каждым за руку, пожелал скорого выздоровления и со смешанным чувством радости и неясной грусти покинул палату. Он и дяде Мише пожал руку. Тот, глядя сквозь очки, строго сказал:
— Хороший ты парень, да лучше не приходи сюда больше.
Мама
И вот он вновь дома, среди знакомых с детства вещей. Тишина, покой, розовый свет лампы, ходики на стене. После ужина Нинка демонстрирует перед ним моды. Куклы ее в новых платьях прохаживаются по чемодану…
Хорошо. До чего же все хорошо! Нет больше Зубея, не надо прятаться от Сеньки. Через несколько дней он пойдет в интернат… Если бы только не эти беспокойные мысли о Евгении Константиновне. Все-таки он не верит. Не могла она так поступить. Он же уверял бабушку, что все будет хорошо, и вдруг…
И на следующее утро он проснулся с этими же мыслями. Может, тут что-то не так. Может, никуда бабушка и не уехала, а хлопочет себе на кухне.
Дома никого не было. Ирина Федоровна ушла в магазин и скоро должна вернуться. На те дни, что Андрей будет дома, она взяла отпуск. Он говорил — пусть не беспокоится, сам все приготовит, но она его не послушала.
Андрей взял было книгу, но тут же отложил ее. Нет, видно, не успокоится, пока не узнает всю правду о Евгении Константиновне.
Не меньше минуты стоял он у двери, пока решился нажать кнопку звонка. Наконец позвонил. Открыла сама Евгения Константиновна.
После разговоров о ней с матерью и Нинкой, после того страшного сна он невольно представлял себе Евгению Константиновну какой-то другой — с сухим и злым лицом — и пугался этого.
Но ничего подобного! Евгения Константиновна была прежней: с ясной улыбкой и золотистыми волосами, только стала, кажется, еще красивей.
— Ах, ах! — обрадованно воскликнула она. — Это ты? Ну, проходи, покажись, какой ты есть! Я слышала, с тобой что-то произошло. Ты лежал в больнице?
Он отвечал односложно. Все смотрел на нее и думал: «Это на нее наговорили. Конечно, наговорили! Почему-то, правда, не слышно бабушки. Может быть, в магазин ушла?»
Выбрав подходящий момент, он осторожно спросил:
— А что это бабушки вашей не видно?
Расчесывая прозрачным гребнем волосы, она с улыбкой сказала:
— От этой музейной древности я, к счастью, избавилась. — И, трогая пальцами пружинистые локоны глядя на себя в зеркало, начала жаловаться: — Ну уж и потрепала я с ней нервы! Это, видите ли, желает делать по-своему, то ей не нравится. Дошло до того, что стала при муже делать мне замечания. А гостей хоть в дом не приглашай. От нее деревней за версту несет. Я ей сказала: когда гости — пусть сидит в кухне и носа не показывает! Так нет, ей нужно знать, что гости едят, о чем разговаривают. И такая неаккуратная. Сожгла капроновую кофточку. Пришлось хорошенько поговорить с ней.
— Так, значит, она уехала? — упавшим голосом спросил Андрей.
— Да, — весело ответила Евгения Константиновна. — Я сказала Павлу: убирай ее куда угодно!..
Андрей смотрел в пол, молчал. Выходит, все правда. Он угрюмо сказал:
— Но она же работала.
Евгения Константиновна не ответила. Кончив расчесывать волосы, взяла маленькое зеркало и принялась рассматривать себя со спины. Ему стало неприятно — сколько можно вертеться перед зеркалом! И он снова проговорил, уже настойчивее: