– Ну да, да.
Какое-то время они шли молча. Шаги мерно удалялись. Старик осторожно выглянул, отодвинув в сторону кусок картонного листа. Рано обрадовался. Эти двое снова направлялись обратно, заложив руки за спину и продолжая беседу. Шлема на темном уже не было. На пепельно-сером лице блуждала задумчивая улыбка. Бродяга подался назад, зацепил черным обкусанным ногтем тряпку, закрывая образовавшуюся брешь.
– Так что ваши говорят? Согласны?
– Слушай, в целом – да. Считай, все идет по плану. Всем до чертиков надоела стерильность бытия. Каждый хочет почувствовать себя хоть небольшим, но богом. А у нас это невозможно, как ты понимаешь. Мы все практически равны. Поэтому да, мне удалось убедить большинство, что земля – это единственное место, где они смогут почувствовать свою силу. Так сказать, познают все радости своего уникального происхождения.
– И никого не смутила смертность?
– Этот аспект важно правильно преподнести. Уж ты-то должен понимать, дорогой братец.
Раздался короткий смешок.
– Не знай я Змия лично, Гавриил, у меня закрались бы определенные сомнения в твоем происхождении.
– Ой, да иди ты! Мне стоило только заикнуться о нашем предложении, так у большинства глаза загорелись.
– Ну хорошо, хорошо. А что думаешь: вдруг Отец объявится?
– И? Что он сделает? Переубедит?
Говорящий фыркнул пренебрежительно.
– Он вообще, по-моему, под конец разучился связно разговаривать. Если только запугать попробует, но нас уже слишком много. У него рука не поднимется. Времена Содома и Гоморры давно прошли. Размяк.
Судя по звуку шагов, они встали прямо напротив его убежища. Старик крепко зажмурился, все же надеясь, что эта галлюцинация оставит его в покое.
– Так, а как землю делить будем?
– Как, как – по экватору! – хохотнул ответивший и продолжил: – Ты, главное, бесов своих в узде держи, чтобы понимали, где чье.
– За это не переживай. У меня почти военная дисциплина. Всадников будешь звать?
– Конечно! Не Апокалипсис, но пускай порезвятся, отведут душу. Людей на всех хватит.
– Согласен. Когда начнем?
– Дай мне еще дней пять. Михаил с Азриэлем пока ломаются, но это не проблема. Это я решу.
– Хорошо. Возьмем с запасом, неделю, и начнем Исход.
– Отлично, жди Медного зова.
Лязгнули прощальные объятия.
– Передавай Лилит привет.
– Спасибо! Давай, брат, скоро увидимся.
Через секунду снова раздался тот резкий и неприятный звук. И опять запах озона защекотал ноздри. Следом что-то ухнуло, взметнув накрывавшие старика тряпки.
Он немного полежал в своем укрытии, потом еще чуть-чуть и, наконец, решился высунуть голову. Вокруг никого не было.
Может, все-таки показалось? Старик вылез целиком. Озираясь, подошел туда, где стояли говорившие. На растрескавшейся мостовой виднелись свежие подпалины. Две еле заметные цепочки остроугольных следов уходили вглубь переулка и возвращались обратно. Мысли лихорадочно метались в голове. Неужели все это было по-настоящему? Неужели он стал свидетелем…
В этот момент взгляд наткнулся на нечто такое, что заставило его вздрогнуть. Бродяга сделал шаг в сторону. Нагнулся и поднял с земли небольшое белоснежное перо, которое отнесло последним порывом ветра за мусорный бак. Оно очень нелепо смотрелось в пропитанных грязью и улицей руках. Его затрясло еще сильнее, глаза расширились, растягивая красные прожилки лопнувших на белках сосудов.
Зажав единственное доказательство в кулаке, несчастный старик бросился бегом. Надо предупредить! Надо всем рассказать!
Он бежал по сверкающим неоном улицам города, пытался что-то говорить проходящим мимо людям, показывая им белое перо на заскорузлой ладони. Но те отталкивали его и шли дальше. Никому не было дела до бормотания безумца.
Кто поверит грязному бродяге? Где-то высоко раздался гром, и на город обрушилась стена дождя. Но он даже не обратил на это внимания.
Капли воды стремительно неслись вниз, словно целясь в одинокую фигурку, мечущуюся по мокрой мостовой в разноцветных сполохах рекламных вывесок. А он, срывая голос, все кричал в темноту пустующих улиц.
Кричал, что всего через семь дней его дети принесут в этот мир хаос и смерть.
Тихон Стрелков
Шлепок эйфы
Нол остановил тележку у крыльца и, щурясь, поглядел на вывеску – приделанный к стене кусок металла с рыжей надписью: «Пятнадцать тысяч за шлепок».