Маршал согласно кивал, но высказываться не торопился. Он знал, что не только медицинские запреты могут помешать стать космонавтом.
Мать Бориса Волынова была еврейка, и это очень не нравилось заведующему оборонным отделом ЦК Ивану Дмитриевичу Сербину. Отец Георгия Катыса в 1937 году был безвинно репрессирован, и, хотя к 1964 году его давно уже полностью реабилитировали, мудрецы в мандатной комиссии не рекомендовали включать его в экипаж. И то, и другое было гнусностью. Королев хотел, чтобы полетел Комаров, который нравился ему больше Волынова, но антисемитом он никогда не был. Решение мандатной комиссии по Катысу тоже очень раздражало Королева. Он, изведавший Колыму и шараги, понимал лучше других всю несправедливость недоверия к человеку только за то, что его отец бы оклеветан и посажен каким-то мерзавцем. Главный приготовился к бою, но тут ему передали слова, которые якобы сказал Хрущев:
– Скажите Королеву, что волну поднимать не надо...
Когда решался вопрос о Феоктистове, активно против него выступал Каманин:
– Как можно сажать в корабль человека, если у него язва, близорукость, деформация позвоночника, гастрит и отрубленные пальцы на левой руке?
Возможно, кое-что Каманин, наслушавшись докладов авиационных медиков, «творчески дополнил», но близорукость и пальцы – это точно.
Однако на защиту Феоктистова встал Бурназян, без проволочек выдавший ему медицинский сертификат. Медики ВВС дружно возражали. Королев понимал, что, если он предложит кандидатуру другого ученого, Карпов наверняка скажет, что он не успеет его подготовить. И, кстати, будет прав. Тогда ВВС смогут протолкнуть вперед кого-нибудь из своих, уже натренированных ребят. Взвесив все это, Королев выступил в поддержку Феоктистова, но считать, что он «проталкивал своего», было бы неверно. Отношения между академиком и кандидатом технических наук и в это время продолжают быть весьма сложными. В ОКБ ходила легенда (а может быть, и быль) о том, как на одном совещании довольно добродушно настроенный Королев, устав пререкаться с Феоктистовым, примирительно предложил:
– Ну хорошо, давайте проголосуем. Итак, существуют два мнения: первое – мое, второе – ваше. Вы согласны?
– Нет! – отрубил агрессивный Костя.
– ?!!
– Первое – мое, Сергей Павлович. А ваше – второе...
Споры часто возникают из-за несхожести характеров. Здесь они часто возникали именно потому, что между ними было сходство. Феоктистов не сравним с Королевым как организатор, но сравним по преданности делу. Не видеть этого Сергей Павлович не мог. Забегая вперед, надо сказать, что Константин Петрович оправдал доверие Главного. Он рассказал ему о корабле в космосе больше, чем все другие летавшие до него космонавты, вместе взятые.
Понимая, что желаемого экипажа из трех военнослужащих ВВС ему не пробить, Каманин идет на уступки и предлагает другой вариант: Комаров-Феоктистов-Лазарев. Королев возражал категорически: в этом случае он проигрывает ВВС со счетом 2: 1. Только Егоров! Каманин, который по упрямству мог состязаться с кем угодно, тоже уперся: только Лазарев! Вопрос остался открытый: о третьем члене экипажа так и не договорились. Карпов, как и ожидал Королев, тоже убеждал Сергея Павловича, что срок слишком мал, чтобы Егорова можно было подготовить к полету, но не убедил. В какой-то степени разрешить конфликтную ситуацию помог сам Борис Егоров.
Дело в том, что в шарике «Восхода» было очень тесно. От скафандров отказались не потому, что Гай Ильич Северин был уверен в надежности системы жизнеобеспечения, как потом писали. И не потому, как утверждал американский журнал «Лайф», что русские хотели сделать «просто показной жест». Жесты при удобном случае мы делать умеем, и Северин в системе своей был действительно уверен, но отказались прежде всего потому, что трех человек в скафандрах очень трудно было разместить. Поэтому требования к росту космонавтов были весьма жесткие. И даже не просто к росту, а к относительным размерам туловища и ног. Так вот, фигура Егорова оказалась оптимальной: он отлично вписывался в «шарик».
18 сентября после заседания Государственной комиссии председательствующий Тюлин просит задержаться Королева, Руденко, Каманина, Керимова и Мрыкина.
– Центральный Комитет и ВПК интересуются составом экипажа нового корабля, – строго сказал Георгий Александрович. – Сколько можно тянуть, товарищи? Надо решать. Я как председатель Госкомиссии от своего имени и от имени Сергея Павловича вношу предложение утвердить экипаж в составе: Комаров-Феоктистов-Егоров. Какие будут предложения?
Королев, Мрыкин, Керимов – за. Руденко молчал. Каманин ринулся в последнюю атаку – спорил, убеждал, ссылался на медицинские показатели. Королев перебивал, осаживал Николая Петровича достаточно жестко. Руденко, наконец, решил защитить Каманина. Но как маршал и начальник Главного штаба ВВС, т.е. человек наиболее сильный в стратегии, Сергей Игнатьевич допустил одну тактическую ошибку:
– Мы сами доложим Совету Министров наши соображения по составу экипажа, – сказал он Тюлину, что немедленно привело Королева в ярость неописуемую...
Через неделю, 24 сентября, Каманин записывает в дневнике: «В конце дня встретился с маршалом Руденко. Он сообщил, что говорил по телефону с Тюлиным и дал ему согласие от имени Главкома ВВС на экипаж в составе Комарова, Феоктистова и Егорова. Итак, Руденко полностью капитулировал перед Королевым, а Вершинин безропотно согласился с этой заменой. Оба маршала не хотят бороться с прихотями и капризами Королева».
Впрочем, Каманин понимает, что и ему пора уже выбрасывать белый флаг. Абзац в дневниковой записи кончается так: «Я всем открыто высказал свое мнение о составе экипажа „Восхода“, но навязывать его Госкомиссии, видимо, не стоит».
По каким-то деталям, обрывкам разговоров, просто слухам космонавты стали догадываться, что предпочтение как-будто отдается тройке: Комаров-Феоктистов– Егоров. Но информация эта была зыбкая, ненадежная, переменчивая. Катыс, например, категорически не желал мириться с положением дублера. Но некоторые детали тревожили и его. Перед вылетом на космодром надо было съездить в Москву за вещами. Феоктистову и Егорову дали «Волги», а ему – «газик». Почему? Это был тревожный симптом с учетом предельно развитого в отряде космонавтов чувства субординации.
Верный себе, Каманин не сообщает космонавтам о решении Госкомиссии еще очень долго, сознательно поддерживая в них состояние неопределенности, помогающее, как он полагал, управлять ими. Если верить дневнику Николая Петровича, то и 5 октября, за неделю до старта, «они еще не знают точно, кто полетит на „Восходе“, и настороженно ждут...» Официально экипаж был объявлен на заседании Госкомиссии 9 октября – за три дня до старта.
Решение Госкомиссии о враче-космонавте надолго задержало «на скамейке запасных» Василия Лазарева. Лишь через девять лет – в апреле 1973 года – он стартовал вместе с Олегом Макаровым на «Союзе-12». Алексей Сорокин не стал космонавтом и умер в сорок пять лет от лейкемии.
Можно сказать, что комплектование экипажа «Восхода» было самым трудным и болезненным за все время пилотируемых полетов. Этого и следовало ожидать, коль скоро объективные показатели дополнялись ведомственными интересами. Если до этого дублеры становились как бы первыми кандидатами на следующий полет, то дублеры «Восхода» ими не стали. И Волынов, и Лазарев стартовали в космос по другим программам. Очень тяжело пережил свою отставку Катыс, который, мне кажется, заслуживает во всей этой истории самого большого и искреннего сочувствия.
В своих воспоминаниях Феоктистов пишет: «Примерно за месяц до назначенной даты старта и дней за десять до отъезда на космодром вызывают нас к начальнику Центра подготовки Н.Ф. Кузнецову. У него сидит генерал Каманин. Нам объявляют: формируется первый экипаж в составе Комарова, Феоктистова, Егорова. Вот только тут мы почувствовали, что полетим. Вышли мы трое счастливцев вечером на улицу и медленно пошли в лес по шоссе к электричке».