— Если вы не сядете, не слыхать нам сегодня речи лорда Корнбери… точнее, его соображений. — Лиллехорн не бросал попыток справиться — нет, не с сопротивлением, скорее с потрясением публики. Он ненадолго умолк и промокнул блестящие губы носовым платком, украшенным по новой моде — вышитой монограммой. — Да сели, сели уже! — с некоторым раздражением зашипел он, точно унимая непослушных детей.
— Лопни мои глаза! — прошептал Талли, когда они с Мэтью (и все остальные в зале) наконец сели и, насколько это было возможно, угомонились. Сахароторговец отер рот, рассеянно отметив боль в уголках губ. — Кого вы видите — мужчину или бабу?
— Вижу… нового губернатора, — отозвался Мэтью.
— Умоляю, продолжайте, сэр! — обернулся Лиллехорн к лорду Корнбери (его рука так крепко стиснула при этом львиную голову, что побелели костяшки). — Публика в вашем распоряжении.
Сделав рукой жест, который любой уважающий актер воспринял бы как оскорбление в адрес театра, заслуживающее вызова на дуэль, главный констебль вернулся на свое место в дальнем конце зала, откуда мог наблюдать за поведением толпы. Мэтью решил, что Лиллехорну не терпится посмотреть, как ветер славы потреплет Корнбери перышки.
— Спасибо, мистер Лиллехорн, — молвил губернатор, обводя собравшихся налитыми кровью глазами. — В первую очередь хочу поблагодарить горожан за то, что вы сюда пришли, и за гостеприимство, оказанное мне и моей супруге. После долгого морского плаванья человеку необходимо время, дабы прийти в себя и в должном виде предстать перед людьми.
— Сдается, времени вам не хватило! — прокричал какой-то остряк с галерки, воспользовавшись тем, что его лица не было видно за клубами сизого дыма.
— Несомненно, — благодушно кивнул лорд Корнбери, а затем ужасающе улыбнулся. — Но отдыхать будем в другой раз. Сегодня я хотел бы перечислить несколько фактов о вашем городе — то есть о нашем городе, разумеется, — и сделать несколько предложений касательно его дальнейшей жизни и процветания.
— Ох, господи помилуй! — тихо простонал судья Пауэрс.
— Я беседовал с вашими олдерменами, главным констеблем и многими ведущими коммерсантами, — продолжал Корнбери. — Я внимательно слушал и, надеюсь, многое узнал. Надо ли говорить, что я не без колебаний принял сие назначение от моей кузины — королевы.
Лиллехорн предостерегающе стукнул тростью по полу: мол, только посмейте засмеяться — ночь в кутузке вам обеспечена.
— От моей кузины — королевы, — многозначительно повторил Корнбери, будто смакуя сладкое лакомство; Мэтью подумалось, что у этой леди чересчур мохнатые брови. — А теперь позвольте вкратце обрисовать текущее положение дел.
Следующие полчаса собравшиеся в зале ратуши были не столько увлечены, сколько усыплены заунывной речью лорда — вокальные и ораторские способности у него были отнюдь не выдающиеся. Может, платья он носить и умеет, размышлял Мэтью, а вот доносить свои мысли до публики — нет. Корнбери рассказал о процветании мукомольного и кораблестроительного ремесла, затем упомянул тот факт, что население города достигло пяти тысяч человек и что английский народ теперь считает Нью-Йорк не замшелым колониальным городишкой на грани гибели, но многообещающим предприятием, в которое можно выгодно вложить деньги. Он принялся вещать, как в один прекрасный день Нью-Йорк превзойдет Бостон с Филадельфией и станет главным торговым узлом новой Британской империи. Только сперва нужно вернуть груз железных гвоздей, по ошибке отправленный в город квакеров, дабы как можно скорее восстановить уничтоженные недавним пожаром здания, — деревянным гвоздям он, видите ли, не доверяет. Затем губернатор пустился в пространные рассуждения о том, что Нью-Йорк имеет потенциал стать центром фермерской деятельности, если в округе разбить яблоневые сады и тыквенные бахчи. Далее, примерно на сороковой минуте сухого изложения собственных соображений, он вдруг поднял тему, которая немало взволновала горожан.
— Нельзя допустить, чтобы этот промышленный и торговый потенциал был растрачен впустую, — сказал Корнбери. — А он будет растрачен, если не положить конец ночным попойкам, в результате которых горожане вынуждены подолгу отсыпаться по утрам. Как я понимаю, трактиры у нас открыты до тех пор, пока последний… хм… джентльмен не вывалится на улицу. — Он ненадолго умолк, обвел взглядом аудиторию и ляпнул без всякой задней мысли: — Посему я намерен постановить: отныне все трактиры будут закрываться в половине одиннадцатого вечера. — Тут же в зале поднялся ропот. — Также я запрещу трактирщикам обслуживать рабов и краснокожих…