— Как же вы добры… — процедил сквозь стиснутые зубы бешеный иглобрюх. — Как это благородно с вашей стороны… судья Пауэрс.
До Мэтью дошло: Лиллехорн, хоть и мечет в него смертоносные взгляды-кинжалы, обращается к стоящему рядом Пауэрсу.
— Надо же было подкинуть мне такую свинью, так подставить меня перед новым губернатором! Разумеется, я знал, что вы хотите меня сместить, Натаниел, но использовать для этих целей секретаришку… подловат приемчик! Негоже джентльмену так поступать.
— Я, как и вы, слышал предложения Мэтью впервые. Он все это придумал сам.
— Ах, ну конечно! Иначе и быть не может! Знаете, что мне нынче утром сказала Принцесса? Она сказала: «Гарднер, надеюсь, новый губернатор замолвит за тебя словечко перед королевой Анной и расскажет ей, какой неблагодарный труд ты на себя взвалил». Представляете ее лицо, когда она это говорила, Натаниел?
— Допустим, — последовал ответ.
Мэтью знал, что на самом деле супругу Лиллехорна — особу весьма падкую на славу и почести — зовут Мод, однако она просила величать ее Принцессой, так как ее отец, хозяин лондонской харчевни на Ист-Чип-стрит, где подавали морских гадов, был известен в столице под прозвищем Устричный Король.
— Конечно, у нас с вами случались профессиональные размолвки, но такого подвоха я от вас не ждал! Да еще прикрываетесь мальчишкой…
— Сэр. — Мэтью решил твердо стоять на своем, хотя львиная голова норовила лишить его равновесия. — Судья не имеет к этому никакого отношения. Я говорил от своего имени и от чистого сердца. Вот так все просто.
Лиллехорн одарил его презрительной полуулыбкой:
— От чистого сердца? Это вряд ли. А вот в вашей простоте я не сомневаюсь. Вы выбрали не лучшее время для обсуждения этих вопросов. Губернатор ко мне прислушивается, существующую систему надо постепенно…
— Ждать больше нельзя, — перебил его Мэтью. — Время и преступный мир грозят сожрать нас живьем — вместе с этой вашей «системой».
— Наглец и дурак! — Лиллехорн больно ткнул ему в грудь тростью, но потом, видно, передумал выставлять конфликт на всеобщее обозрение. — В следующий раз тебе это с рук не сойдет! Думай, прежде чем переходить границы, секретаришка!
— Вы, кажется, запутались, Гарднер, — легко и беззлобно заметил Пауэрс. — Мы все на одной стороне, не так ли?
— И на какой же?
— На стороне закона.
Нечасто Лиллехорн оказывался в положении, когда на ум не шел хлесткий ответ, однако на сей раз ему пришлось смолчать. И тут за его спиной возникла еще более отвратительная физиономия. На плечо констебля легла рука.
— Встречаемся в «Слепце»? — осведомился Осли, демонстративно не замечая ни Мэтью, ни судьи. — Монтгомери клянется удвоить ставки и взять реванш.
— Что ж, захвачу кошель побольше — под его и ваши деньги!
— Вот и славно. Всего хорошего. — Осли коснулся полей треуголки и покосился на Пауэрса. — Вам тоже, сэр.
С этими словами он вразвалку пошел прочь сквозь толпу, оставляя за собою удушающий гвоздичный след.
— Помни свое место! — напоследок предостерег Мэтью констебль.
Чего доброго, подумал Мэтью, еще и мочой окатит. Однако Лиллехорн вдруг расплылся в жуткой улыбке — его подозвал знакомый сахарозаводчик — и покинул судью и его секретаря, дабы уделить внимание человеку, имеющему в обществе куда больший вес.
Наконец они вышли из зала на улицу, где по-прежнему светило солнце, а горожане стояли небольшими компаниями, обсуждая увиденное.
При блеске дня лицо мирового судьи казалось особенно осунувшимся и уставшим. Он заявил, что идет домой — сидеть в мягком кресле, попивать чай с капелькой рома и размышлять о разнице не только между мужчинами и женщинами, но и между болтунами и деятелями. Тогда Мэтью тоже зашагал вверх по Бродвею в сторону дома, решив, что горшки-то всегда нужны, а гончарный круг и физический труд обладают чудесным свойством — сглаживать самые острые углы мироздания и придавать ему тем самым более приятную форму.
Глава 6
Очнувшись ото сна, в котором он убивал Эбена Осли, Мэтью лежал в темноте у себя в постели и думал, как просто было бы убить Эбена Осли.