Но Агнесса ничего этого не замечала, а может, не хотела замечать. Ферран был для неё просто родственником, кем-то вроде брата или дяди, но отнюдь не объектом любви. В этом плане её интересовал лишь один мужчина. Конечно же, не муж. Его звали Бильжо. Придворные называли его Цербером. Такого бы Юлию Цезарю. Бруту явно не поздоровилось бы, когда он бросился на императора с кинжалом. Сегодня Агнесса увидела верного стража королевы в третий раз. С каждым разом она не переставала восхищаться этим стройным, пригожим молодым человеком с лицом сфинкса и всегда при оружии. Она хотела узнать о нём у королевы-матери, но такая возможность всё никак не предоставлялась. Сегодня тоже. Агнесса вошла в покои Бланки и сразу же поймала на себе взгляд Бильжо. Довольно скоро из настороженного он стал обычным, ничего не выражающим, но глаза всё же держали в поле зрения каждого из трёх человек, с которыми вела беседу регентша. (Будем уж потихоньку, между нами, втайне от всех, изредка называть её этим словом, ибо таковой и в самом деле являлась Бланка Кастильская.)
Эти трое — Агнесса, Ферран и легат, кардинал Сент-Анж. В последнее время папский посланец зачастил в королевские апартаменты. Надо и не надо — он всегда был рядом, довольно умело отваживая назойливых посетителей и нередко досаждая королеве-матери цитированием священных текстов. И всё же он был хорошим советником. Но самое главное — с ней рядом всегда находился представитель Святого престола, которого боялись: чуть что не по его — обрушит на голову громы и молнии. И это в лучшем случае.
Однако святостью и делами веры не прикроешь глаза ни себе, ни людям. А они у кардинала всегда алчно загорались, как только он глядел на женщину, которой, повинуясь приказанию Папы, обязан был всячески помогать как в деле подавления ереси, так и защищая её крестом и словом Божьим от мятежных баронов. Службу эту вдвое усиливало — напомним об этом ещё раз — влечение кардинала к вдовствующей королеве как к женщине. Он был вовсе не стар (всего-то сорок лет) и не давал никаких обетов, тем более не обременял себя такой чертовщиной, как умерщвление плоти. Что же удивительного в его похотливом желании, таком же, как и у Тибо? И кардинал, всегда настороженно относившийся к Шампани, видел в ней или непримиримого врага, если граф уходил к мятежникам, или вассала, которому не очень-то стоило доверять, когда он возвращался к даме своего сердца.
— Мадам, — шепнул он как-то Бланке, оставшись с ней наедине, — остерегайтесь вашего восточного соседа. Сегодня он поёт вам песни, завтра уйдёт в лагерь бунтовщиков, послезавтра снова запоёт. Не нравится мне это. Кто даст гарантию, что он вновь не переметнётся к Филиппу Строптивому?
— Для этого, ваше преосвященство, его должны обидеть.
— Обидеть? Но кто?
— Я или вы. Мне этого совсем не хочется, и вы сами знаете, почему. Вам же сделать это ничего не стоит.
— Мне, мадам? Но с какой стати?
— Всем известно, что вас, как и Тибо, считают едва не любовником вдовствующей королевы, ибо вы не оставляете её своим вниманием ни днём, ни ночью. Да, да, и ночью. Несколько раз уже вы поднимали меня с постели, чтобы вместе с вами помолиться о невинно убиенных или о спасении моей души. Разве не так?
— Но ваше величество, — смиренно отвечал кардинал, разводя руками, — я всего лишь слуга Церкви и выполняю предписания, продиктованные слугам Божьим священным текстом, где апостолы Павел, Иоанн Богослов и Пётр в своих посланиях предупреждают о Втором Пришествии Христовом и о том, что будут Новое Небо и Новая Земля вместо прежних…
— Ах, кардинал, оставьте при себе ваши библейские премудрости, у меня хватает и своих, от которых голова идёт кругом.
Его преосвященство в ответ на это возвёл очи горе и тяжело вздохнул, не желая возражать той, в которую, чего греха таить, с каждым днём всё сильнее влюблялся.
— Так вот, — продолжала Бланка, — поскольку это соответствует истине…
— Соответствует? Что именно? — в ужасе округлил глаза легат. — То, что я ваш возлюбленный?
— Нет, ваше преосвященство, — не вы, а я ваша возлюбленная. Вот что истина. Об этом уже говорят повсюду, и скоро в нашем городе появятся памфлеты, высмеивающие в сатирическом духе нашу с вами связь. Наряду с ними появятся и другие, где вместо вашего имени будет красоваться особа графа Шампанского. Признаться, кардинал, я этого боюсь, — это нанесёт огромный урон моему престижу и королевской власти. Исходить это будет от недовольных лиц. Полагаю, они не успокоятся на Шиноне.