— Неужто я так мало вам угодила? — с горечью спросила дочка Зарембы, но Бона уклонилась от ответа.
— И все же, — продолжала она, — когда ты выйдешь замуж, я желаю Остое сына. Да, прелестного сына. И еще одно. Прежде чем ты после полудня уедешь, опровергни глупую сплетню.
Дочке Габсбурга не бывать на Вавеле ни теперь, ни потом!
Тотчас после ухода Анны она направилась в королевские покои и, переполошив забавлявшего короля Станьчика, обрушила на Сигизмунда град вопросов:
— Значит, это правда? Вы за моей спиной сговорились с Веной? Разве не волнует вас судьба Изабеллы? Сперва жертвой габсбургского мошенничества стала родная дочка, а теперь Август? Ваш наследник?
Король приглядывался к ней так внимательно, словно видел ее впервые.
— Никогда за столько лет замужества вы не говорили с такой страстью, с таким проникновением о нас, обо мне, — произнес он наконец. — Сын! Всегда на первом месте сын!
— Санта Мадонна! — вспыхнула она. — Неужто вы ревнуете к нему?
— Нет, не это! Я столько лет наблюдал за вами. Старался обнаружить хоть малейшую слабость, увидеть хоть след нежности. Никогда, ничего подобного! Поразительно: страстная, темпераментная дочь юга, а в сердце — глыба льда. Только он один мог и обрадовать и огорчить ваше сердце. Он, Август.
— Но если это неправда?! Если вы тоже?..
— Ох! — вздохнул король.
— Вы не думали о том, государь, — не сдавалась она, — что после того несчастья в Неполомицах я могла завести любовника, и не одного?
— Гм…
— Не верите? Хотя при италийских дворах… Он прервал ее резко, твердо:
— Нет! Здесь Вавель. Но вернемся к Августу. Какой обидой или жертвой может быть для него брак с красивой девушкой?
Она возмущенно фыркнула.
— Вас обманули. Говорят, она хилая, болезненная…
— Предпочту верить свидетельству глаз, а не ушей, — ответил он. — Вот ее портрет. Мне она не кажется безобразной.
Бона долго разглядывала миниатюру.
— Да. О боже! Да! Но кто поручится, что это она?
— Это еще дитя, но очаровательное. Недавно видел ее в Вене канцлер Мацеёвский. Говорит, привлекательна, и весьма.
— Мацеёвский! — усмехнулась она с язвительностью. — Он всегда готов услужить Габсбургам.
Король задумался на какое-то время, потом произнес:
— Не годится ссориться со всеми соседями сразу. Марьяж Августа с французской принцессой нарушил бы с трудом добытое равновесие. А в случае угрозы на наших границах не дал бы ровно ничего. Французы проигрывают сейчас с Карлом и ни к кому не придут с подмогой.
— Но Елизавета… Я проверила. Она решительно без приданого. Ей дадут только драгоценные украшения и платья!
— Не верю, — возразил король. — Однако, если б так и было, я дам ей приданое из своей казны.
Бона возмутилась.
— Мне назло? А сколько золота, помимо драгоценностей, привезла я вам в приданое?
Он ответил более жестко, чем обычно:
— Я никогда не видел этих денег. Что вы привезли — то ваше, при вас и на вас.
— Ага, дошло до этого? О, мадонна! Уже ничто не в счет? Ни мое приданое, ни возведенные строения, ни золото, которое поступает в казну из многочисленных владений?
— Ваших владений, — уточнил он.
— А… ладно. Вы не хотите, чтобы кто-нибудь подумал, сколько я сделала для вас, для Короны, для Литвы. Что в этой стране я что-то значу? Ведь так вам говорят, правда?
— Говорят, — признал он неохотно. — Внуки скажут: король Сигизмунд отдал бразды правления супруге.
— Это неправда! Мы с вами знаем об этом лучше. Я кричу, а вы молчите. Но в споре с вами я меньше одержала побед, нежели потерпела поражений. Я вопреки вам настояла, чтоб выдать Изабеллу за Заполню, и уготовила ей ужасную судьбу. Пыталась приобрести Мазовию для династии, для Августа — тщетно. Была против замужества вашей Ядвиги с одним из Гогенцоллернов и была вынуждена приехать на их свадьбу. Точно так же было и с присягой на верность прусского Альбрехта. Я предостерегла вас, но вы поставили на своем. Отдали бразды правления? Смешно! Всегда брали верх вы, вы! Так и теперь…
Вдруг она подошла к королю совсем близко и заговорила с неожиданной сердечностью, едва ли не с нежностью.
— Однако извольте признать, что я ничего не делала без вашего согласия. Даже в споре с литовскими магнатами или Тарновским. Бог мой! Вы называли меня порою гневной, сердитой Юноной, но предательницей — никогда. Неужто сейчас, спустя столько лет, вы можете укорять меня в каких-то заговорах?