— Неизменно любящий, — закончил он.
Они не могли знать, что королева Бона думала иначе и что она собрала самых верных слуг итальянского двора, чтобы сообщить им неприятную новость.
— Ведомо мне, — сказала она, — что все эти годы вам было в Кракове нелегко… Но вы перенесли все, служили мне верой и правдой. Приближается новое испытание: в мае на Вавель прибудет принцесса Елизавета, дочь Фердинанда, она станет супругой молодого короля. Объявляю вам свою волю: никто из вас не смеет называть ее «молодой королевой», а меня «старой королевой». Я назначу к ней дворецкого, но кухня будет одна, под началом моего эконома. Я дала согласие только на трех камеристок из Вены. Вы, ваша милость канцлер, поедете еще раз в Бари: проследите за моим наследством. По пути загляните в Вену, передайте Фердинанду, что мы будем любить Елизавету как дочь и просим также любить и жаловать нашу дочь, королеву Венгрии.
— Передам в точности слова вашего величества, — поклонился канцлер.
— Король хочет дать приданое невестке, — обратилась она к Паппакоде. — Узнай, кто дает необходимые для этого деньги.
— Наверное, краковский ювелир, — ответил догадкой итальянец.
— Бонер? Быть может. Кто знает, не из тех ли денег, что я вернула ему за ковры. Сколько ковров привезли в Краков?
— Несколько десятков вместе с гобеленами.
— Хорошо. Проследишь, чтобы ни один из них не оказался в покоях Елизаветы.
Паппакода, поколебавшись с минуту, спросил:
— Должен ли я подготовить для будущей королевской супруги какие-нибудь свадебные подарки?
— Да, разумеется! Один только подарок из нашей сокровищницы, но зато очень ценный.
— Диадему? — спросил он.
— Нет! Ни в коем случае! Вели обновить и приготовить колыбель.
— Колыбель? — повторил он как эхо.
— Да. Серебряную колыбельку из Бари. Самое время ей не пустовать. О боже! Что может быть для обоих королей милее той надежды, воплощение которой она сама? Для принцессы это самый подходящий подарок. И это все. Можете уйти. А ты останься, — обратилась она к Марине. — Пригласишь сюда Диану ди Кордона. Но не одну.
— Она хотела поговорить с вами наедине, госпожа!
— Вот поэтому проведешь ее сюда вместе с новой девушкой, которую рекомендовал нам на место Анны маршал Вольский. Как ее зовут?
— Сусанна Мышковская.
Немного спустя они вошли обе: Диана, уже уведомленная Мариной о принятом королевой решении, и родственница Вольского, юная дева со спокойным, приятным личиком.
Диана ди Кордона, стесненная присутствием посторонней, не решилась пасть к ногам королевы, но со слезами на глазах умоляла ее:
— Всемилостивая государыня! Я хочу лишь объяснить, что мне чинится обида. Я служила верно, не нарушила слова и…
— Все ведаю, моя дорогая, причина твоей грусти и повод к жалобе мне понятны, — прервала Бона.
— Но такова воля короля, и я ничего не могу для тебя сделать. Ничего! Разве лишь позавидовать, что вскорости увидишь Бари, а до этого еще Вечный город. Волшебный город!
— Я столько лет провела в Кракове, — униженно просила Диана. — Прошу как милости разрешить мне еще хоть ненадолго задержаться в домике на Флорианской…
— Нет-нет! Такое невозможно! Ты должна уехать еще до конца марта.
— Умоляю, ваше величество…
— Не могу… А впрочем, и не хочу, — добавила Бона уже строже. — Хватит! Не подавай дурного примера, моя дорогая, нашей новой приближенной, Сусанне. А ты запомни! Если я говорю — нет, никогда не настаивай.
— Я поняла, ваше величество, — прошептала Мышковская.
— Хватит! Хватит! Можете уйти. Обе.
Когда они вышли, Марина не могла удержаться от замечания.
— Она была семь лет предана всем сердцем молодому королю. И сдержала слово. Только я знала о домике на Флорианской.
— Верна! Предана! Именно поэтому опасна и не должна оставаться. Бракосочетание состоится по воле короля, уже в первых днях мая. Елизавета не должна повстречаться с Дианой, да и Август должен иметь время забыть потерю, а может, даже отвыкнуть, охладеть. Наконец, надобно помнить…
— О чем?
— О колыбели. О боже! Пустая колыбель Ягеллонов! Только это сейчас важно. Только это!
Над Краковом опустилась темная ночь. В тишине неожиданно послышался топот мчащегося в гору, к замку, коня. Всадник осадил скакуна на внутреннем дворе и, бросив поводья стражникам, чуть ли не бегом ринулся в замок. Столь же стремительно пронесся он через покои королевы и остановился у закрытой двери ее опочивальни. Он в ярости стучал кулаками в дверь. Через минуту дверь отворилась, и Марина с изумлением взглянула на стоявшего перед нею молодого короля. Оттолкнув камеристку, он преступил порог и увидел мать, идущую к ложу в ночной, до полу, рубашке.