— Ваше величество, если б вы могли меня выслушать… — смиренно попросила она.
— Не сейчас. Мне нужно поговорить с Моджевским. Он ушел и, подойдя к Фричу, сказал:
— Слышал я, что молодой Лаский намерен продать приобретенное им после смерти Эразма Роттердамского знаменитое его книжное собрание, только бы оно попало в хорошие руки. Это верно?
— Да, я как раз еду в Базель. И заранее предвкушаю радость от того, что коснусь страниц этих книг. Быть может, что-то удалось бы привезти и к нам?
— Я охотно куплю их. Помни об этом! — наставлял его Август.
Он огляделся вокруг и поднялся ко все еще сидевшей на троне матери.
— Ваше величество, вы не согласились бы меня принять…
— О да. Приходи… Завтра.
— Вечером?
— Нет, позднее. Около полуночи. Между тем старый король говорил Боне:
— Елизавета ожила, стала веселее, здоровее.
— О да, — согласилась она. — Она как весенний цветок. Раздражение и негодование Боны явилось причиной того, что важные дела на Вавеле в последнее время смешались с незначительными. Катрин Хёльцелин поэтому имела все основания для того, чтобы донести Марсупину о притеснениях, чинимых Елизавет старой королевой.
— Повторите как можно точнее, я как раз об этом пишу рапорт, — попросил Марсупин.
— Даже повторять стыдно. Молодой королеве захотелось вчера, перед концертом, пармезанского сыра. Вот такая прихоть! Она так редко о чем-нибудъ просит! Я послала за пармезаном к эконому, тот немедленно его выдал. Казалось бы, дело с концом. Но нет! Кто-то сообщил об этом старой королеве, и что было… Та раскричалась, бросила наземь бокал, начала целое следсгвие. И в конце концов запретила эконому что-либо выдавать без ее ведома и согласия. Это был выпад против нашей госпожи! У нас нет ни своей кухни, ни своего эконома. Положение нашего двора становится просто невыносимым!
— Но право, это какие-то детские жалобы! — старался смягчить услышанное Марсупин.
Так сказал и господин Бонер, который был тогда в замке. Он велел передать молодой королеве, что пришлет ей столько пармезана, сколько она пожелает.
— Слова, слова! — усмехнулся Марсупин.
— Нет. Сегодня же его слуга принес целый круг пармезана, огромный — наверно, фунтов с тридцать!
— Слуга Бонера? Назло королеве? Любопытно. Это и впрямь любопытно…
— Но молодая королева становится все печальнее. До нее дошли вести, что Август намеревается вскоре покинуть Краков…
— Король уезжает из Кракова? — удивился Марсупин. — Боже мой! Что за край? Подумать только: важные дела в сейме, реформа казначейства, судьба Изабеллы под ударом и… пармезан, пармезан, пармезан…
Он пожал плечами и склонился над рапортом, выводя слова очередного донесения королю Фердинанду. Однако, когда в этот же день он отправился в замок, чтобы наконец поговорить с глазу на глаз с молодой королевой, во дворе дорогу ему перебежал Станьчик.
Потряхивая погремушкой перед носом, он тараторил:
— Большой колокол звонит во славу короля. А в честь сырного человечка гремят погремушка и бубенцы! Совсем крохотные, ему под стать!
— Пошел прочь! — огрызнулся Марсупин.
— Я бы рад с вами поговорить, посоветовать, но не смею. Нет на то согласия римского короля.
Остается лишь трезвонить и трезвонить. И все же советую: в рапортах в Вену пишите не о пармезане, а о скорейшей выплате приданого. Тогда и вам жить будет легче в Кракове. А может, и на Вавеле. Слово чести!
Марсупин, который не собирался вступать в разговор со Станьчиком, остановился как вкопанный.
Потом спросил:
— Да ты откуда все знаешь?! Приданое, говоришь?
— Ну да, сырный ты человек! Ну да! Бубенцы мои так и трезвонят: Приданое! Приданое! Стыд и срам! Племянница императора без приданого! Бесприданница! Бесприданница!
И он последовал за Марсупином, старавшимся удрать от шута, словно от злой, настырной собачонки. сем не такой, какого ждала Бона: святой отец позволил молодой чете, находящейся в столь близком родстве, соединиться брачными узами — по причине уже данного ими друг другу обета верности.
— Говорят, что этот год счастливый, — взорвалась Бона, читая папский документ, — но для меня и для династии он прескверный. Что может быть горше болезненной, бесплодной супруги? Я буду ее лечить, но боюсь, что она передаст свой изъян детям, ежели они явятся на свет. Нет! Пожалуй, лучше не допускать близости между ней и Августом… К тому же есть и другой предлог. Вена до сих пор не выплатила приданого и, видно, ждет, что мы учиним с подкинутой нам больной принцессой.