— Да вы, как я погляжу, надумали играть со мною в прятки. Я же предпочитаю выложить карты на стол. Вы и литовские вельможи полагаете, что я лишь именуюсь королем, да?
— Помилуйте, государь, я никогда бы не посмел… — клялся Черный. — Просто… будучи старше вас летами и немало по белому свету поездив, многое вижу в ином, более ярком свете…
— Слишком ярком, — прервал король.
— Быть может, и так. Но… меня, искреннего поклонника и слугу вашего, огорчает, что на свете существует власть без власти. Трон без опоры верноподданных, преданных людей. Я в отчаянии, что вы, имея поддержку почти всех литовских вельмож, жестоко обиженных королевой, не хотите их помощи… не хотите…
— Чего же? — переспросил король, слушая более внимательно.
— Не хотите у нас, в Литве, править самостоятельно. Август удивился, возможно, притворился удивленным.
— Быть может, вы забыли, что я уже давно коронованный великий князь и государь литовский.
— На бумаге — да. Но тот, кто не вершит суд и не распоряжается казною, никогда не будет настоящим правителем, даже если он восседает на великокняжеском престоле.
— Ну что ж… Я бы мог устроить торжественный въезд в Вильну. Впрочем, нет! — возразил он сам себе. — Даже на это нужно согласие короля.
— Даже на торжественный въезд? — продолжал с деланным изумлением Черный. — Неужто?
Смею заверить, что почести и та истинная преданность, с которой встречают вас все благородные литовцы, уже способны сделать вас, ваше величество, истинным правителем. Ну а потом… Король должен будет признать вашу власть, хотя бы здесь…
— Глебович — опора королевы. Будет чинить препятствия… — подумав, отвечал король.
— Можно выступить с предложением, принять закон… За остальных магнатов я ручаюсь. Ваши начинания найдут у влиятельных людей поддержку. Так же, как у преданных Радзивиллам иноверцев. Их не так уж много, но они крепки верой. Не предадут.
В эту минуту за окном затарахтели колеса. Август вздрогнул.
— Что это? — спросил он.
— Сестра вернулась. Ну как, господин мой, можно перейти к делу? Разговаривать с людьми?
— Весьма осторожно, а то потом сплетен и слухов не оберешься. И в Вильне, и на Вавеле.
Август встал, прервав разговор, выглянул из окна вниз, во двор.
— Какая чудная упряжка! И как великолепно подобраны кони, все карие!
— Одна к одной, — согласился Черный. — Это наши лошади, радзивилловские. Но до ваших великолепных верховых из королевских конюшен им далеко.
— Моих конюшен?
— Пока что они принадлежат королеве, но если вам будет угодно…
— Ах, да. Разумеется…
Черный хотел еще что-то добавить, но, взглянув на Августа, умолк. Король, высунувшись из окна, глядел во двор и мыслями был далек от нововведений, ревизоров королевы и даже от великокняжеского престола. Она вернулась. Важно было лишь это. Только это.
Она вернулась, измученная болтовней Рыжего, не слишком искренними уверениями литовских матрон, твердивших о приязни и выражавших свои сочувствия, устав от бесконечно длинного, скучного дня.
«Домой! Домой!» — твердила она брату, но тот следил, чтобы они побывали не меньше чем в трех домах, и все тянул с возвращением.
Когда наконец после ужина они оказались в ее покоях и бросились навстречу друг другу, обоим было ясно, что случилось нечто необычное — впервые оба поняли, как тяжка для них разлука. И уже потом, обнимая Барбару жадно и с великим страхом, словно бы опасаясь, что вот-вот лишится ее, король, сам удивляясь, сказал такие слова:
— Я никогда не тосковал ни по одной из женщин. Не та — так другая. Ни одну из них я не любил, как тебя. Даже Диану.
— А как вы меня любите, дорогой?
— Совсем иначе. С огромной нежностью, с упоеньем… А это значит… значит…
— Значит, вы и в самом деле меня любите? — спросила она робко, исполненная надежды.
— Да, я люблю тебя так горячо, так сильно! Ты у меня в крови, в сердце, в мыслях. Словно бы мне каждый вечер кто-то приворотное зелье подмешивает в мед.
— Я без вас весь день тосковала, дорогой мой. Весь этот длинный-предлинный день… Прежде я всегда наслаждалась любовью… Чужим желанием, своей радостью. А теперь… это не просто радость ждущего ласки тела. Я также… Люблю вас всей душой, всем сердцем.
Они покинули Гаштольдов замок через несколько дней, и дни эти, как соты медом, были заполнены нежными объятиями, ласками. Карета Радзивиллов ехала впереди, и Черный уверял брата: