Только последняя фраза была из письма Августа, остальное Бона придумала, чтобы попугать Сигизмунда сыновним бунтом. Больше всего ее ужаснула мысль, что Август вернется на Вавель, к Елизавете, она хотела заставить короля пойти на уступки, выслать деньги, необходимые на восстановление замка.
Но Сигизмунд, хотя и знал уже о донесении Глебовича, удивился, не поверил.
— И это пишет Август? — спросил он. — Кто бы мог подумать?! Безгранично вам преданный, послушный…
— Литвины сеют смуту. Решили нас поссорить. Притом он знает, как вы любите Елизавету, мечтаете дождаться внука. И наносит удар. Меткий.
— Хорошо известным вам способом? На итальянский манер? — спросил король, прищурившись — крикнула она. — Будем удивляться наступившей в нем перемене? И ждать? А может, благословим?
— Глебович ненавидит Радзивиллов… — рассуждал король. — Но он один, а их — тьма.
Впрочем, вельможи упрекают его, что он их свобод отстоять не умеет. От королевы — плохая защита.
— В конце концов виноватой оказываюсь я. Я одна! — вспыхнула Бона.
— Когда-то это должно было случиться, — вздохнул король. — Я могу отложить решение. Сослаться на болезнь. Но надолго ли меня хватит?
— Что это значит? — спросила она в изумлении. — Вы хотите передать в его руки верховную власть над всем княжеством? Уже сейчас?
Он кивнул, снова вздохнул.
— Все лучше, чем явный бунт. А кроме того, скоро он получит власть над всем государством, так пусть уже сейчас учится умению повелевать. Искусству нелегкому.
— А я? — воскликнула она гневно. — Если он и впрямь будет там править, кем буду я, великая княгиня Литовская? Что станет с моими замками? Поместьями?
— Литовские печати я велю спрятать под замок, — отвечал Сигизмунд, немного подумав. — Пусть ставит свою печать под всеми актами и декретами.
— И не вздумайте! Это провал, полный провал! — кричала она, в отчаянии, что все замыслы обернулись против нее и, казалось бы, невинная ложь о бунте Августа навела короля на мысль частично отказаться от власти в пользу сына.
— Провал? Отчего же? — спросил король. — Казна Великого княжества пока что в моих руках.
Больше едва ли возможно сейчас сделать. Я могу напомнить, что это по вашей воле Август еще ребенком был избран…
— О боже! Я сделала это в интересах династии, — защищалась она. — Он должен был служить нам, а не править. Я хотела иметь послушное орудие…
— А получили второго короля. Вот к чему привело ваше упрямство, избрание нового короля при живом старом — согласилась и она. — Но…
— Но это еще не все, — прервал ее король. — Помните? Сразу же после избрания Августа сейм заявил, что такое беззаконие не должно больше повториться. Избрание — только после смерти предшественника и к тому же на сейме, куда может приехать любой человек благородного происхождения. Боже мой! Ведь меня еще выбирал сенат!
— А разве его решение не утверждалось палатой депутатов?
— Депутатской палатой, но не всей шляхтой… А теперь… После смерти Августа набежит толпа мелких людишек и, пререкаясь, выберет кого-то из многих депутатов. Всякое может быть… Опасное оружие дали вы шляхте в руки…
Она умолкла, собираясь с мыслями, готовясь отразить нападение. Так редко он вступал с ней в спор, так часто казнил молчанием.
— Санта Мадонна! — воскликнула она наконец. — Лесник, сажая дерево, не думает о том, что оно когда-то может придавить и его во время бури. Откуда мне было знать, чем грозит избрание Августа? Ведь и вы не предвидели, что ваших королей будут теперь выбирать по-другому.
— Вы сказали — ваших? — спросил он. — Будучи столько лет польской королевой? Диво дивное!
— Что ж. Я согласна — наших. Но в том, что вас так тревожит, я вижу и зерно надежды, шляхтичи из мазовецких поместий и имений терпеть не могут немцев. Никогда не выберут ни Гогенцоллерна, ни Габсбурга. Забавно, правда?
— Забавно? — повторил он удивленно.
Но она уже перестала хмуриться; думая о будущем, старалась найти выход.
— Подумать только, — рассмеялась она вдруг. — Несчастный Альбрехт Прусский! Ему никогда не быть польским королем, потому что он нападал на границы Мазовии. Его не выберут. Не выберут хотя бы и потому, что захотят уберечь нашу срединную Европу от немецких родственников императора. Скорее согласятся на француза, венгра или на польского гетмана. Выберут, к примеру, Тарновского. Он ведь, наверное, мечтает о короне?
— Гнусные сплетни завистников, — возмутился Сигизмунд.
— Может быть. Но только… О боже! О чем мы говорим? Династия не кончилась. Через год-два родится Ягеллон. Сын Августа.