Поэтому Август, вопреки советам Радзивилла Черного, решил не перечить отцу. Он знал, что сейчас не может рассчитывать на более высокий титул, нежели, и волей-неволей вынужден будет принять Елизавету в Вильне. Если бы он поступил иначе, его зависимость от Радзивиллов сразу стала бы заметной, а так, довольный послушанием сына, старый король, зиргетиз стих, наследственный правитель Литвы, сделал Августа как бы своим наместником.
Сейм закончился, краковский и литовский дворы разъехались в разные стороны. Наконец-то Август смог осуществить торжественный въезд в Вильну в обществе счастливой и довольной таким оборотом дела Елизаветы. Старый король, прощаясь с «доченькой», пожелал ей сына, наследника династии Ягеллонов, этого же пожелала, к ее великому удивлению, и королева Бона.
Елизавета въезжала в Вильну, окруженная свитой своих дворян и молодых вельмож, придворных Августа. Обитый алым бархатом паланкин, на котором восседала молодая королева, сопровождал конный эскорт, много пажей и юных слуг. Вильна, столица Витовта, наперекор Боне встречала свою великую княгиню и молодую королеву с нескрываемой радостью, шумно, весело. Несмотря на осенние дни, все вокруг было светлым, золотым, ярким. Елизавета вырвалась наконец от свекрови, избавилась от ее попреков, от презрительных взглядов вавельских придворных. Наконец-то была свободна — и, въезжая в город вместе с красавцем мужем, слышала, как со всех сторон звучат приветственные возгласы и поздравления. Молодая Литва, как и старые вельможи, приветливо и даже с восхищением встречала эту юную кроткую женщину с бледным, но прекрасным лицом. Она всем дарила улыбки, хотя за год, в своей мрачной комнате на Вавеле, разучилась улыбаться. Глаза ее блестели, словно бы наперекор людской молве, твердившей, что юная королева слаба и болезненна.
Эта весть приводила Радзивиллов в изумление. Слабая, болезненная? В Литве о таком и не слыхивали. Те, у кого не было сил для жизни, умирали в младенчестве или в раннем детстве: от крупа, оспы, скарлатины. Но все девки к восемнадцати годам были крепкие, ядреные, каждый день парились в бане, гоняли верхом по лугам и лесам. Сон, говорят, у нее неспокойный, она поздно начинает день. Отчего бы это? Разумеется, король — молодой бычок — может помешать ей ночью спать, но пажи и девушки, приставленные к ее двору, шептались, что мужа она видит редко. Отчего же тогда у нее плохой сон? Старики вельможи украдкой вели меж собой такой разговор: «Если бы она была моей дочерью, взял бы я ее с собой на охоту, а потом велел бы хорошенько попарить в бане, отхлестать березовым веничком молодое тело, а на ночь постелил бы не пуховики, а медвежью шкуру или ковер, прямо на лавку, спала бы как суслик. Да еще дал бы ей выпить настойки из трав или чего покрепче».
Катрин Хёльцелин выслушивала пересуды, которые ей охотно передавали, и всем отвечала одинаково: «Госпожа отдыхает, устав от тягот долгого пути — сначала до Бреста, а потом до Вильны, — от постоев в деревенских хатах, пусть даже убранных, украшенных гобеленами и коврами. Отдохнет и тогда приободрится».
Но время шло, и это «тогда» отодвигалось в какую-то далекую даль, шторы на окнах покоев молодой королевы были опущены до полудня, а когда люди глядели на молодую королеву, выходящую из замковой часовни, им казалось, что она больше походит на лилию, чем на бутон. Никому при дворе она не перечила, и сторонников у нее не было, никого никогда она не спрашивала о здешних порядках и нравах.
Радзивилл Черный как-то пытался было втолковать ей, какие надежды возлагает Литва на молодого государя и какую роль могла бы сыграть и она, отвратив его от Рима и окружив кальвинистами, которые и здесь уже почуяли свою силу. Но потом перестал. Как-то раз она даже испугала его.
Сначала внимательно слушала, потом, казалось, остолбенела от страха, словно малый ребенок, который слушает сказку про серого волка-оборотня, и наконец, вытянув вперед руки, закричала: «Кетхен! Кетхен!»
Разговор закончился ничем, все та же Кетхен, подобно няньке, спугнувшей мышонка из комнаты испуганного дитяти, выпроводила Радзивилла. Он был так зол и обижен этим приемом, что отважился за чаркой вина пожаловаться молодому королю. Но король как-то странно поглядел на него, словно бы не зная, то ли объяснять что-то своему усердному помощнику или просто его высмеять, наконец, опрокинув кубок с медом, сказал:
— Теперь вы видите — я и впрямь могу поклясться вашей сестре Барбаре, что с того дня, как мы встретились в Геранонах, я верен ей и душой и телом. Быть может, вы любите тихих застенчивых женщин, которые и в мыслях своих робки, а что уж говорить о делах? Но подобные скромницы — не в моем вкусе. — Король прищурился и, улыбнувшись, добавил — Должно быть, вы ее сильно переполошили словом или делом, коль скоро она стала звать на помощь свою наперсницу Катрин.