Бона с нетерпением ждала возвращения своего духовника, и он, проследовав через городские ворота, сразу же направился в Яздовский замок.
— Обрадовался? Благодарил? — спрашивала она, словно бы письмо это было написано не супруге сына, а ему самому.
— Его величество были весьма довольны, — отвечал францисканец. — Но, если позволите, я бы посоветовал — никаких визитов, никаких медиков из Варшавы. Король весьма ревнив и подозрителен, хочет сам ухаживать за супругой, даже слуг к ней подпускает неохотно.
И тогда только, словно бы вспомнив, что заставило ее написать письмо, она спросла:
— Ну так как же? Все болеет? Очень изменилась?
— О да, — коротко отвечал францисканец. — Бог даст, протянет до мая, но медики говорят, жить ей осталось не больше месяца. Государыня, вы можете незаметно готовиться в дорогу, на похороны.
Бона глянула на него непонимающим взором, казалось, ее королевская честь была задета.
— Я? — спросила она с негодованием в голосе. — На ее похороны? И не подумаю. Все, что я делала, я делала для него.
А поскольку Лисманин смотрел на нее с изумлением, добавила:
— Господь бог велел нам прощать врагам нашим, но не возвышать их нашим унижением. К маю, если так будет угодно господу, я снова стану единственной королевой Польши…
Спустя какое-то время Бона снова навестила астролога, но, услышав от него все те же слова, велела позвать королеву Анну. Здесь в Мазовии она больше сблизилась с дочерьми, но ни одну из них не баловала своим вниманием, как когда-то Августа. Дочери засиделись в девках, даже младшей было уже под тридцать, но ни об одной из них она не заботилась так, как когда-то пеклась о судьбе Изабеллы или об Анне Мазовецкой, которую назло Вильгельму Гогенцоллерну выдала замуж за Одровонжа. Если бы теперь она выдавала дочерей замуж, едва ли это было бы кому-то не по душе.
Едва ли. А впрочем…
Все мысли ее были о последнем из Ягеллонов, а стало быть, о любимом сыне Августе. Он, династия, ее собственные владения на Волыни, в Мазовии, в Пинском воеводстве, где она безраздельно господствовала, были достойны внимания, усилий, побуждали к действию. Она чувствовала себя полной сил, готовой вести борьбу, поспорить с любым соперником… Нет, себя не обманешь. В этом году, когда она снова останется единственной коронованной правительницей, а все эти титулы — королева-мать, вдовствующая королева — не для нее, ей исполнится пятьдесят семь лет. Пятерка и семерка. Хорошо бы узнать у астролога, что говорят, какую судьбу могут предсказать ей эти цифры?
Пока что стоит поразмыслить над его последним и таким странным предсказанием.
— Королева Анна уже здесь. Ждет, — сказала Марина.
— Вели войти.
Анна вошла робко, скованная присутствием властной, часто весьма неприветливой матери. Бона, подняв на дочь взгляд, тотчас же заметила невзрачность ее наряда, чрезмерную неуверенность движений.
— Ты уже слышала? — спросила она без лишних вступлений.
— Да. Слышала.
— Несчастный! — вздохнула королева. — Даже его победа обернулась поражением. Добился всего, чего хотел, и все уходит у него из рук. Если она умрет…
— Бог даст… — шепнула Анна.
— Надежды на чудо мало. Останется один. Si. Тогда конец! Конец тому, за что боролся и что отвоевал, оттолкнув всех, даже меня. Теперь он предпочитает быть с ней наедине, но потом, когда ее не будет…
— Нет! Не говорите этого…
— Такие мысли повредить ей уже не могут! — сердито оборвала она дочь. — Теперь только о нем одном думать нужно. Быть может, он захочет, чтобы на время в замок приехала я? Или одна из сестер? Тогда… Да. К нему поедешь ты…
— Я, а не Зофья? По старшинству? — удивилась Анна.
— По старшинству? Сколько тебе лет? Двадцать восемь?
— Еще нет. Только в октябре…
— Si, Si, в октябре. Ступай к тому окну. Слышишь? Ну, а теперь иди сюда. Голову наклоняешь слишком низко, сутулишься.
Анна посмотрела на мать с удивлением.
— Не могу понять вас, матушка. Разве в мыслях своих вы сейчас не с Августом?
— О да! Я всегда в мыслях своих с ним, с Ягеллонами.
— И в такую минуту вы способны заботиться о моих манерах? — робко заметила Анна. — Разве это так важно?
— Ах, все важно. Одни уходят, вслед им приходят другие, новые… Как знать, может быть, именно тебе судьба велит сыграть роль утешительницы? Стать опорой одинокого брата?
— А вы, государыня? — удивилась принцесса.
— Я утешать не умею, — отвечала она сердито, — Да и Август не захотел бы этого. Вели Марине осмотреть твои платья. Может, нужно сшить новые? Ну, а теперь ступай, ступай. — И, глядя на уходящую дочь, добавила: — Теперь лучше, много лучше…