Отчего ты молчишь? А может, ты и не начинал переговоров о расторжении брака?
— Я делал все возможное… Клянусь всеми святыми! И Броккардо пообещал уговорить короля, чтобы он воздействовал на кардинала… Броккардо опутал меня.
— Броккардо, — с ненавистью произнесла Бона. — Льстец, обманщик, коварный и опасный…
Встань и уходи прочь! Завтра объяснишь мне свои грязные поступки. Не оправдаешься — пеняй на себя…
Королева с презрением смотрела на Паппакоду, а он ежился и все ниже опускал голову. Наконец она протянула руку, указав ему на дверь. Согнувшись в поклонах, Паппакода стал медленно пятиться.
Решив незамедлительно принять меры против интриганов, Бона срочно вызвала Виллани из Россано.
Она поручила ему отвезти в Неаполь официальное письмо и передать его не графу Броккардо, а самому чрезвычайному послу испанского короля. Поскольку испанская сторона не выполнила своих обещаний, Бона потребовала вернуть долг в течение полугода.
— Синьор бургграф, вы должны разузнать, не намерен ли король Филипп поддержать требование своего отца о передаче герцогства Бари Габсбургам, — напутствовала она Виллани. — А что касается долга, постарайтесь внушить им, что они обязаны вернуть его до конца пятьдесят седьмого года.
— Вернуть всю сумму в столь короткий срок? Просьбу эту им будет выполнить весьма трудно, — возразил Виллани. — До конца года всего девять месяцев, а у Филиппа и так множество забот, он воюет в Италии и борется с вероотступниками в Нидерландах.
— Какое мне дело до его войн! Надо положить конец всем его лживым обещаниям и интригам.
Высылайте из Неаполя гонцов через своего племянника кавалера Виллани.
— Синьор Паппакода знает содержание письма?
— Узнает, когда вы будете уже в пути. Поезжайте завтра и на все заверения испанских послов отвечайте «нет»! Я должка еще в этом году получить деньги обратно. Не забывайте, синьор бургграф, что Бона Сфорца не любит проигрывать.
Следуюшие той пня она почти не отпускала от себя Паппакоду, заставила его в своем присутствии проверить все спрятанные в подземелье замка сундуки, переписать ковры, украшавшие ее покои, гобелены и, наконец, на четвертый день довела до его сведения, что требует от испанско/о короля срочно вернуть долг.
— Он обманом выудил у меня дукаты, и, поскольку правительницей в Неаполе мне не быть, я вовсе не хочу поступаться своим богатством.
— Государыня, умоляю вас, дозвольте выехать в Неаполь. Дело весьма трудное…
— Это верно. Слишком трудное для тебя. Поэтому я сделаю иначе — пошлю письмо самому королю.
— Ваше величество, мне хотелось бы объяснить Броккардо, что я думаю о совершенной сделке. А то, чего доброго, вы решите…
— Ты ведь уже сказал, что граф обвел тебя вокруг пальца…
— Нет, нет! Я дворянин и требую сатисфакции. Я должен смыть позор со своего имени…
Бона взглянула на него с иронией.
— Вот уж не думала, что мой казначей исполнен рвения отомстить испанскому гранду. Ну что же, поезжай, но смотри не задерживайся. Я намерена вскоре покинуть Бари.
— Вы хотите поехать на воды, ваше величество?
— Зачем? Солнце Италии вернуло мне здоровье.
— Не понимаю? Если не Бари… значит… Россано?
— Кто знает… Сегодня я получила письмо из Варшавы. Надо будет повнимательнее прочесть его, тогда и решу, что делать.
Паппакода растерялся от неожиданности. Ему хотелось расспросить королеву поподробнее, но она взмахом руки повелела ему удалиться, зато Марина встретила его градом упреков.
— Вы поторопились и все напортили, синьор Паппакода. У наместника паралич!.. Смешно! Епископ Муссо посетил кардинала, это он, наверное, привез вести, что регент здоровехонек. Вы почили на лаврах, а правда вышла наружу. Из Неаполя в Бари вести идут куда быстрее, чем из Литвы в Краков.
— Вы ничего не знаете о ее намерениях? — спросил он.
— А вы?! Вы — бургграф Бари, доверенное лицо принцессы?!
Впервые они повздорили всерьез, впрочем, ненадолго. Уезжая, Паппакода знал уже все, что ему было надо для тайных переговоров с графом Броккардо.
Письмо от дочери Анны лежало на столике возле портрета Августа и неизменно приковывало взгляд Боны. Она брала его в руки с величайшей осторожностью, как будто оно могло исчезнуть или превратиться в белый чистый лист бумаги. Приближалась полночь, но Бона словно и не собиралась ложиться. Она вспоминала последние дни в Яздове, шумные, немного суматошные, когда озабоченные придворные собирали в путь свою королеву, а она еще давала какие-то указания Хвальчевскому, расспрашивала о чем-то Вильгу, сосредоточенно пересчитьюавшего сундуки, груженные на подводы. Одним приказывала, других поторапливала.