Бона не могла в это поверить.
— О Dio! Великий магистр — еретик?
— Бывший великий магистр, — уточнил король, — и, порвав с Римом, он, как светское лицо, может даже жениться.
— О боже! — воскликнула она. — Породить династию Гогенцоллернов? Усилить лагерь еретиков?
Сторонников реформации? В это даже поверить трудно! А будучи светским лицом, какой бы он носил титул? — отвечал король.
— Герцог Прусский? — повторила она с оживлением. — Но при этом он не станет ленником императора, а даст присягу на верность нам?
Разговор этот, казалось, был для короля в тягость.
— Будучи великим магистром, он всегда отказывался признать вассальную зависимость. А как это будет теперь? Может быть, согласится, если я заключу новый трактат с ним и с представителями всех сословий Пруссии.
— Присяга взамен за признание Прусского герцогства? И Альбрехта — наследным прусским герцогом? — бушевала она.
— Такова цена мира, — сказал он и тут же стал вдруг расспрашивать про строительство часовни, про маэстро Бартоломео Береччи…
Известие было столь неожиданным и важным, что Бона вызвала к себе канцлера Алифио и попросила его проверить, правда ли, что срок перемирия истекает через две недели, а потом каждое утро справлялась: „Вернулся ли великий магистр из Виттенберга?“ На вопрос, что лучше — война, которую может навязать великий магистр, или вероотступничество Альбрехта, — король не давал определенного ответа. С тех пор как он вернулся домой, все дни проходили в вечном ожидании событий, которых не мог предупредить никто, даже столь решительная в своих действиях королева. Наконец, когда до окончания срока оставалось всего несколько дней, Алифио, явившись утром в замок, попросил у королевы аудиенции. Марина уверяла его, что королева не в духе и никого, даже собственного сына, не желает видеть, но он так упорно добивался, что ей пришлось пойти узнать, согласится ли ее величество принять своего канцлера. Через минуту, широко отворив двери, его пригласили в покои. Паппакода, бывший свидетелем этих переговоров, сказал мрачно:
— Устала не устала, а для него препон нет.
— Да, — подтвердила Марина. — И все из-за того, что не вы, а он стал бургграфом.
Промахнулись вы, синьор, недоглядели.
Паппакода стиснул кулаки:
— Ничего, они мне за это заплатят. Еще неизвестно, кто останется на поле боя последним…
В это же время канцлер королевы докладывал ей о совсем иной интриге.
— Всемилостивая госпожа, Дантышек сообщил, что великий магистр уже вернулся в Крулевец.
— Вам что-нибудь известно?
— Да, — начал он. — Но только…
— Говорите, что нас ждет — новая война?
— До дня десятого апреля он имеет намеренье… — поторапливала Бона. — Имеет намеренье требовать чего?
— Согласия его величества на секуляризацию Ордена, — помедлив немного, сказал Алифио.
Не может этого быть! Я не допущу! — крикнула она, не пытаясь сдержать бешенства. — Не поверю, пока не услышу этого сама, из уст его величества. А как же Дантышек? Что он советует?
— Он сторонник присоединения прусских земель к Короне. Сейчас, пока князь Альбрехт слаб.
— Король с ним согласен?
Алифио, опустив голову, молчал. Но когда Бона еще раз крикнула он смешался. Королева была слишком разгневана для того, чтобы соблюдать придворный этикет, он последовал за ней, хотя она не шла, а бежала к королю анфиладами комнат, и видел, как, словно вихрь, ворвалась в королевские покои.
— Значит, так оно и есть?! Великий магистр станет прусским герцогом? И вы не крикнули: „Запрещаю“?
— Во имя чего я стал бы противиться? Помилуйте! Вы предпочитаете войну? — спросил он, стараясь сохранить спокойствие.
— Нет, но ведь можно заключить новый договор или союз…
— С Орденом крестоносцев? — удивился король.
— Но ведь Альбрехт нынче в моде, краса и гордость реформации! Будучи крестоносцем, он и пруссаков, и наши окраины мечом в истинную веру обращал, а теперь готов Польшу еретикам запродать.
Сигизмунд нахмурил брови.
— Нам казалось, что до сей поры Речью Посполитой правили мы. И далее править намерены, — произнес он с нажимом.
— Санта Мадонна! А не думаете ли вы, что папа проклянет его?
Король раздумывал одно мгновенье.
— Это не пошло бы на пользу нашему вассалу. Если он таковым будет. Дело тонкое и нелегкое.
Разве что… Кпшцкий все уладит, на его дипломатическое искусство возлагаю надежды.
— Кшицкий? Чьими словами вы хотите в Риме защищать отступника? Словами польского поэта?
Он глянул на нее чуть насмешливо.