— Об этом мне ничего не известно, — отвечал бургграф.
— Из нашего замка мы никого не посылали, ваше величество, — добавил Вольский.
— Януш отравлен. Но кем? Какие ходят слухи?
— Гонец выехал в тот же день, мало что знает, — объяснял маршал двора. — И все же нельзя отрицать, что брат Януша, покойный князь Станислав, преставился столь же внезапно…
Король нахмурил брови.
— Кругом одни недомолвки да тайны! А ведь он последний из мазовецких Пястов! Владелец последнего не вошедшего в Корону княжества. Ну что же… Стало быть, необходимо… Завтра же пошлем в Мазовию людей. Пусть выслушают все доводы за и против… Соберут свидетелей. Мне не хотелось бы, чтобы хоть тень подозрения пала на…
Король умолк, но Бона спросила:
— На кого, государь?
— На… покойного князя, — избегая ее взгляда, отвечал король. — Ну что же, я все сказал. Все распоряжения и приказы будут отданы еще сегодня.
Королева направилась к дверям.
— Прежде всего, — сказала она, — следует сообщить об этом несчастье Ядвиге.
Бона вышла, вслед за ней поспешил Алифио. Устремившись по замковым покоям за своей госпожой и догнав ее, он, наклонившись, шепнул ей на ухо:
— Ваше величество, вы можете поручиться? Уверены, что ни Паппакода, ни Марина никого не посылали?..
Бона, удивленная столь неожиданным вопросом, невольно остановилась.
— Куда? А… Вы с ума сошли?
— Маршал Вольский не все сказал. Он утаил от вас, что, по словам гонца, в Варшаве называли имя полюбовницы князя.
— Что же дальше? — спросила она сердито. — Мне-то что до этого?
Алифио огляделся по сторонам и, переходя на едва слышный шепот, сказал:
— Говорили, будто она была подослана… Действовала не по своей воле… По приказанию.
— По чьему же? — удивилась Бона.
— Посланец боялся, не хотел, но в конце концов назвал имя.
— Чье же? Говорите! Рresto!
— Ваше, всемилостивая госпожа, — прошептал он.
— Что вы сказали?! Нет! Быть того не может! — вскричала она.
— Если бы это была ложь!.. — вздохнул Алифио.
Но Бона меж тем уже металась по пустому покою, бросая на пол статуэтки, вазы, кубки…
— МаксНгюпе! Проклятие! Вечно я, я! Оттого, что мечтала о большом королевстве, а тут и шага ступить нельзя — везде препоны? Оттого, что кому-то это не по вкусу? Оттого, что думала о Мазовии? Да что толку? И так всюду отпор. Алифио был испуган этим взрывом негодования и собственной неловкостью.
— Простите, ваше величество! — умолял он.
Впервые в жизни она взглянула на него с презрением.
— Простить? Вас? А что остается мне? Как мне убедить короля? Носить в чреве своем его сына и решиться на убийство?! Мать королей — отравительница? Злосчастный день!
У нее вдруг перехватило дыхание, и она поспешила выйти на галерею. Алифио шел за нею следом, не зная, что сказать, чтобы подозрение не преследовало больше женщину, которую он знал так давно, с той поры, когда они оба были еще детьми. Хотел было что-то объяснить, снова просить прощения, но вдруг увидел в дальнем конце галереи тонкую гибкую девичью фигурку. Ядвига бежала по галереям в покои королевы и, встретив ее на полпути, бросилась в распростертые объятия мачехи.
Она не проронила ни слова, но ее худенькие плечи сотрясались от рыданий.
Прижав падчерицу к груди, Бона шептала ей слова утешения:
— Тихо, тихо! Не плачь… Короли не плачут. Никогда. Даже если их ранят сильно и жестоко…
По приказу короля для ведения следствия в Варшаву в сопровождении вооруженной свиты отправились: канцлер Шидловецкий, познанский архиепископ Лятальский, епископ Мендзылеский, Анджей Кшицкий, доверенное лицо королевской четы и примаса Лаского, и Фрич Моджевский, по-прежнему состоявший писарем при канцелярии Лятальского. Недавно прошли дожди, дороги были прескверные — ни пройти, ни проехать. Добравшись наконец до столицы Мазовии, сановники отправились на отдых в отведенные им покои варшавского замка, а Кшицкий тем временем, задержав Фрича, сказал ему:
— Пойди расспроси людей. Варшавяне, как я слышал, позубоскалить и поболтать любят. Тебя никто здесь не знает, можешь заглянуть в собор, постоять у гроба князя Станислава, послушать сплетни.
Комиссия соберется завтра, хорошо бы узнать, что думают люди о преждевременной смерти второго князя.
Уже смеркалось, но на площади перед замком торговки еще не закрывали своих лавок, на прилегающих к площади улицах было полно народу — прихожанки спешили в костелы, которых здесь было великое множество. Моджевский в нерешительности остановился возле собора, не решаясь туда войти до начала богослужения, но вдруг какой-то старик подошел к нему и шепотом спросил: