— Ваше величество, вы желали испробовать литовского меда. А мы как раз обнаружили в лесу бортника.
Алифио спрыгнул с коня и, взяв горшок из рук Паппакоды, подал его королеве вместе с деревянной ложкой. Она так недоверчиво взглянула на нее, что Марина тотчас же подала ей серебряную ложку из лежавшего на полу кареты коробка. Королева погрузила ложку в глиняный горшок, затем поднесла ее, наполненную золотистым, густым медом, ко рту. Видно, мед ей понравился, потому что она зачерпнула еще раз, другой. Наконец, вытирая платочком липкие губы, спросила:
— Пусть кто-нибудь из эскорта узнает у мужика, чьи это угодья?
Но Паппакода ответил сразу же, без раздумья:
— И спрашивать нет нужды, ваше величество. Это королевская пуща. Следовательно, и борть ваша, государыня.
Она удивилась:
— Мой лес? Моя борть? А мед не мой, принадлежит вон тому бортнику? Что за глупость?! Надобно завести книги податей. Каждый, кто входит в лес, заплатит подать — горшок меду или несколько грошей.
— Единожды? — спросил казначей. Она возмутилась.
— За такой великолепный мед?! Нет, оплата будет ежегодной. Кроме того, каждый бортник должен иметь разрешение старосты, подтвержденное печатью.
— А коли платить не захочет? — вмешался Алифио.
— Тогда отдаст борть нашим бортникам. Я готова их завести.
— А как наши люди будут знать, оплачена борть или нет? — не переставал допытываться Алифио.
Она колебалась лишь мгновение.
— Повелим означать деревья. Как лошадей в табуне. Клеймом. Кто не заплатит чинша, у того староста отберет клеймо. Спросите у него, вход в пущу бесплатный?
Кто-то из свиты подошел к крестьянину и, переговорив с ним, доложил о разговоре Паппакоде.
— Говорит — а как же иначе? Известно, бесплатный, — повторил казначей его слова.
— Ага, — чуть не вскрикнула королева, — я сказывала, какое тут хозяйствование. Лес вырубают кому не лень, а новых деревьев никто не сажает. Запишите: служивым произвести реестр всех входов. Пусть установят также оплату за сенокос. Наверное, есть и лужайки в лесу? В Неаполе все княжеские пастбища приносят доход. А тут, как и в королевстве, столько разоренных бортей, лесных полян!
— Будут ли предусмотрены наказания за нарушение этих правил? — спросил Паппакода.
— Да. Строгие. С сегодняшнего дня. Кто осмелится нарушить право, будет схвачен стражниками и наказан.
— Но здесь нет никаких стражников! — заметил Алифио.
— Значит, будут! — воскликнула Бона, бросив ложку Марине. — Не могу больше, слишком густой и сладкий!
— Вернуть ему остальное? — спросил Паппакода.
— Вернуть? — изумилась она. — Такой мед? Велите сказать бортнику, что в виде особой милости этот горшок будет засчитан ему как ежегодный чинш. С одного дерева.
Они останавливались в каждой деревне, в каждом местечке Литвы, Волыни и Подолья. Путешествие было обременительным, но королева переносила его лучше, нежели ее придворные дамы и кавалеры.
Август, очень довольный, что не надо выслушивать поучений Секулюса, постоянно вылезал из коляски и гарцевал на лошади. Меж тем королева, велев Паппакоде почаще заглядывать в акты королевских пожалований, повторяла, как будто заучивала урок:
— Земли, пожалованные нам еще в двадцать четвертом году в Литве, над рекою Супрасль. В воеводстве Трокском — от Гонёнза до Гродно. Чащи литовские от Гродно до Ковно. Земли на севере и на Немане, староство ковенское. Bene. Гродненские угодья выкуплю сейчас или через год-два у Ежи Радзивилла. Также проверить надобно, каковы именья на Подлясье? Далее: угодья кобринские, городельские, Каменец и на Волыни — ковельские земли. Посмотрите, что еще? То, чего не имею, буду иметь после выкупа королевских земель. Деревни должны быть застроены совсем по-иному, дома — в один ряд по обе стороны тракта, чтобы к ним было легче подойти. Вааха! На сегодня довольно. Хотя нет. Что там виднеется? Какая-то речушка? И деревня?
— Нечто весьма убогое, ваше величество! — заметил Паппакода.
— Ничего. Я хочу осмотреть все. Выйдем-ка на средину селения, кстати, тут есть и рыночная площадь, некое ее подобие. А значит, должен быть кто-то вроде бурмистра или войта. Позвать его ко мне!
И уже через минуту она ступала по тропе посреди полусожженного селения, действительно крайне убогого. Рядом с нею шагал Август, а также перепуганный «бурмистр», а за ними семенили придворные. Постепенно они дошли до окраины опустевшей, почти безлюдной деревушки и остановились на обрывистом берегу. Вид отсюда был величественный, за голубым простором воды чернела узкая полоска леса.