— Паны-братья! Пора вступить в совсем иное сражение, не за Валахию, а за наши попираемые права. Должности сенаторов, назначенных на последнем краковском сейме, надобно отобрать, ибо служат они не Короне, а королеве. Король, нарушив извечные наши права, навязал Польше еще при жизни своей иного правителя. Принятые на сеймах законы не исполняются. Казна пуста, и на войско наемное денег нет. И вот нас созывают в ополчение. И когда же? В самую жатву! Паны-братья!
Как же это так?! На Вавеле королева делает все, что ей заблагорассудится. Доколе же терпеть будем эту ее ничем не ограниченную власть? Эту тиранию?
Ташицкий добавил еще и свои обвинения:
— Шляхту подати платить вынуждают! Как же так, ведь духовные лица от них свободны?
Заплатим подати и пойдем в поход, коли и все духовные заплатят. А не захотят — отобрать у них угодья!
И тотчас со всех сторон посыпались выкрики, протесты, требования:
— Отменить духовный суд над светскими!
— Иначе не пойдем на войну!
— Записать все требования!
— Их будет двадцать, не меньше!
— Какое там — двадцать! Тридцати мало.
— Хватит с нас бабьего правления!
— Прекратить выкуп наших земель!
— Пусть не продает бенефиции!
— Не нарушает наших обычаев! Тут не Италия!
— Это точно! Возвела сына на трон, а на коронацию согласия нашего не было!
— Было, но нас к нему принудили. Не допустим больше элекции У1уеп1е ге§е. Не потерпим нарушения наших прав. Польских, давних!
Зборовский снова взял слово:
— Добавлю еще одно — какого короля готовит нам королева? Юнец, воспитанный среди барышень, вдали от дел военных и политических, какой из него правитель? Ведомо вам, какие несчастья выпали многим государствам из-за неправильного воспитания принца?! Взять хотя бы Людвика Чешского…
— Сколько народов погибло по причине изнеженных нравов правителей! Мы ждали прибытия в лагерь молодого короля. Где же он, я спрашиваю? Где он?! — кричал во всю глотку Ташицкий.
— В Кракове! — заорал кто-то ему в поддержку.
— На пирушках и танцах!
— В доспехах его никто еще не видел. Почему?
— К делу! К делу! Потребуем отстранения от должностей иностранцев?!
— Да! Да! — кричали шляхтичи в один голос.
— Изгнания итальянцев из Вавеля?!
— Да! Да!
— Печатания на нашем языке хроник, законов, особливо же Священного писания!
— Да! Печатать все на польском языке! На нашем, польском!
— Панове-братья! И самое главное: надобно ограничить права созыва ополчения!
— Верно! Ограничить!
— Никогда не созывать нас во время жатвы!
— Да! Вот именно! Никогда!
Ташицкий, записывавший требования, поднял руку и крикнул:
— Я насчитал тридцать пять пунктов. Есть еще какие-нибудь требования?
— С этих пор король не должен принимать никаких решений без воли послов!
— И тем более королева. Пункт тридцать шестой!
— Ничего — без согласия сейма!
— Ничего без нас!
— Ничего! Ничего! Ничего!
Засверкали на солнце извлеченные из ножен и поднятые вверх сабли. Лица кричавших были багровыми, разъяренными. Созванное королем ополчение постепенно превратилось в разнузданную толпу. Это был рокош, бунт, направленный против него самого.
Сигизмунд Старый прибыл к месту событий через несколько дней после вспышки волнений и остановился в близлежащей усадьбе, вдали от гама разбушевавшейся шляхты. Много дней ждал он сына, разговаривал с главарями бунта, после чего решил сам прочесть все тридцать шесть пресловутых требований. Он всякий раз кусал губы, когда встречались слова «королева», «итальянцы». Боже всемогущий! Да ведь мать стольких королей, его родная матушка, была боснячка, и никто ей не выговаривал за то, что происходит она из рода Габсбургов. А его первая жена Барбара была из рода Заполни, и никто не отсылал ее в Семиградье. Значит, речь шла не о национальности, а о властолюбии, о вмешательстве в дела мужей и рыцарей. А быть может, он сам чересчур податлив? Когда он вернется в Краков из похода, который должен все-таки состояться, то объяснит ей, что…
Но Бона, как обычно, в отличие от короля, не медлила, и поздним вечером, когда на лугах уже наступила тишина, она, сопровождаемая слугой, державшим факел в руке, появилась на пороге комнаты Сигизмунда. Несмотря на теплую погоду, на голове у нее был темный капор, закрывавший часть лица. Большие глаза горели тревожным блеском.