Пока я плыву по морю отстойников и сенатских прохиндеев, Григорий, как щит, рассекает воды неискренности. Время от времени я мельком вижу Переса, его слишком широкую улыбку, слишком принужденный смех. Мое нутро делает кувырок. Что-то не так.
Я явно трезва, но мне определенно нужно что-то выпить.
Я стою в эпицентре социального урагана, когда Григорий, вечный дозорный, обещает организовать что-нибудь выпить, что не вызовет схваток. В воздухе уже гудит слишком много недосказанного, когда Перес, словно акула, почуявшая кровь, решает, что это его реплика.
— Наслаждаешься вечером, Лана? — Начинает он, обнажая все гладкие грани и более острые намерения.
— Наслаждаюсь, Перес. Просто не хватает цирковых животных для завершения шоу, — отвечаю я, позволяя своей улыбке прорезаться так же глубоко, как и моим словам.
Он хихикает, как будто мы старые приятели, обменивающиеся историями у костра, а не хищники, обходящие друг друга.
— Ты всегда умела говорить. Кстати, я слышал интересные вещи.
— О? — Я поднимаю бровь. — Возможно, твои источники нуждаются в перекалибровке.
— Это касается твоего… затруднительного положения. — Он наклоняется, и это слово повисает между нами, как петля. — Ходят слухи, что ты играешь в очень… интимную считалочку "Эники, Беники, ели вареники".
Я не вздрагиваю, отказываясь показывать трещины на своем фасаде.
— Теперь твой новый источник информации — слухи?
— Источники бывают разных форм и размеров, моя дорогая Лана. Я просто подумал, что ты захочешь узнать, как некоторые люди воспринимают твою… ситуацию.
Я слегка наклоняю голову, в моем взгляде читается молчаливая смелость.
— И что же это за ситуация?
Он наклоняется ближе, и запах его одеколона становится физическим нападением.
— Ты знаешь, о чем я. Когда ты развяжешь узел? Или ты еще не выбрала счастливого отца?
В этот момент моя кровь закипает. Развязанные губы Беллы находятся в верхней части моего списка. Эта чертова Белла не умеет держать язык за зубами. Я покажу ей, как это делается, зашив рот.
— Мать-одиночка меня вполне устраивает, Перес. А мои лейтенанты? Они больше семья, чем ты можешь понять. Дяди до мозга костей.
Смех Переса прорезает воздух — звук настолько снисходительный, что от него может свернуться молоко.
— Мужчины, Лана, — территориальные звери. Думаешь, они будут стоять в стороне, пока их "племянница" или "племянник" занимают центральное место?
Я закатываю глаза так сильно, что боюсь, они могут застрять.
— Территориальные? Может быть. Но у моих есть то, что называется лояльностью. Слышал о таком?
Он ухмыляется, и его раздражающая уверенность расцветает.
— Преданность — вещь непостоянная, дорогая. Но у меня есть решение. Партнерство, если хочешь.
Я уже предвкушаю развязку.
— Я вся во внимании, Перес. Развлеки меня.
— Мой брат, прекрасный человек, которого не беспокоят… назовем это так, сложные ситуации с отцовством. Выйди замуж за него, Лана. Объедини наши силы. Либо это, либо наблюдай, как твоя империя рушится изнутри.
Дерзость. Непреодолимая наглость. Перес предлагает объединить не бизнес, а жизни, используя своего брата как разменную монету. Как будто я — некая территория, которую нужно присоединить, некий приз, чтобы обеспечить наследие его семьи.
Мое терпение ломается под фасадом светских любезностей, как и винный бокал в моей руке. По щелчку запястья содержимое взлетает в воздух, осыпая пунцовым дождем самодовольное лицо Переса.
— Для человека, у которого парад брошенных детей и жена, с которой ты обращаешься как со вчерашней новостью, у тебя хватает наглости читать мне нотации, — выплевываю я, каждое слово приправлено ядом.
Вокруг нас воздух наэлектризован, буря напряжения стремительно нарастает. Григорий в мгновение ока оказывается рядом со мной, молчаливый мститель, готовый к защите. Головорезы Переса, коллекция мускулов и неверных решений, выглядят готовыми к прыжку при малейшем кивке. Но Перес — глаз урагана, просто стоит, облитый вином, и его спокойствие нервирует.
Он улыбается. И мне хочется ударить его за это по лицу. Он вытирает лицо тыльной стороной ладони.
— Такой уровень эмоций, — начинает он, жестикулируя рукой, на которой власть сидит как в перчатке, — именно поэтому твои люди так и норовят предать тебя и перейти ко мне на службу, включая того, который разведывал периметр снаружи и принял деньги за вступление в мой синдикат, когда ты не захотела признать его отцом ребенка.
Обвинение обрушивается на меня, как грузовой поезд. Роман? Предал меня? Нет, этого не может быть. У меня кружится голова, но я не могу позволить ему видеть меня такой. Мир немного кренится, земля становится менее твердой под ногами. Гнев накатывает раскаленной волной, но это унижение, которое жжет, режет глубже любого ножа. Предана. Романом. Эта мысль невыносима.