Не говоря больше ни слова, я вырываюсь наружу, Григорий следует за мной по пятам, безмолвной тенью на пути моей ярости. Сад, который когда-то был сценой нежной красоты, теперь кажется клеткой, из которой я не могу выбраться достаточно быстро. Григорий знает меня достаточно хорошо, чтобы почувствовать бурю эмоций, бушующих внутри меня.
— Это правда? — Спрашиваю я. Мне нужны ответы, и они нужны мне были вчера.
Он смотрит на меня:
— Я… я не знаю. — Григорий, человек, который всегда на шаг впереди, который видел все еще до того, как оно появится на горизонте, сейчас находится в неведении. И это пугает меня больше, чем хотелось бы признать.
— Если это правда, я сама его убью, — заявляю я, в моем голосе звучит едва сдерживаемая ярость и боль. Мысль о том, что Роман, предаст меня вот так — это предательство всего, через что мы прошли, всего, за что мы боролись. Это нож в спину, яд в моих венах.
— Лана, давай не будем делать поспешных выводов. Мы проведем тщательное расследование. И если это окажется правдой… — Он не закончил, но ему это и не нужно.
Я не отличаюсь милосердием.
16
ГРИГОРИЙ
Обратная дорога превращается в безмолвный ад. Лана сидит на заднем сиденье, свернувшись калачиком, словно на ней лежит вся тяжесть мира. Она — тень, шепот самой себя. Я никогда не видел, чтобы она была такой сломанной, даже когда умерла ее мама. И вот она здесь, утопает в слезах, которые не хочет, чтобы я видел. Я уважаю это и не отвлекаюсь от дороги, но, черт возьми, так трудно не оглянуться назад.
Наша машина, черная Audi A8, рассекает ночь. Гул двигателя — единственное, что заполняет тишину. Тихие всхлипывания Ланы, тоже присутствуют, если прислушаться. Но я не могу. Не могу. Это как смотреть, как ураган проносится по городу, который ты любишь.
Я достаю телефон и набираю номер Луки на быстром наборе. Линия оживает.
— Лука, надо поговорить. Что-нибудь не так со счетами?
Наступает пауза. Затем голос Луки, настороженный.
— Да, Григорий. Есть одна сделка. Крупная. Выглядит не очень, поэтому я отметил ее. Вышел на Переса.
Я крепче сжимаю руль.
— Перес, да? — Мой желудок скручивается. Этот ублюдок делает свой ход, и Роман прямо в гуще событий.
— Да. Извини, чувак. Похоже…
Я прервал его.
— Нет, хорошо, что ты его поймал. Следи за ним. Я должен знать все, что движется.
Я заканчиваю разговор, в горле стоит комок. Как я скажу Лане? Она и так едва держится на ногах. Но она должна знать. Лана — голова, королева на этой шахматной доске, беременная и запутавшаяся в паутине лжи и предательства.
Я делаю глубокий вдох, слегка поворачиваюсь, чтобы обратиться к ней, не глядя в глаза.
— Лана, что-то со счетами. Сделка с Пересом. Это… Это нехорошо.
Тишина. Потом я слышу, как она садится, как будто готовится к удару.
— О чем ты говоришь, Григорий?
— Роман. Он может быть… Он может быть связан с Пересом. Лука нашел сделку.
Как только я сообщаю Лане эту новость, атмосфера в машине меняется. Перемена ощутима. Она выпрямляется, как королева, готовящаяся к войне.
— Если Роман предал меня, он будет страдать. Несмотря ни на что. — Ее голос — сталь, ее решимость — бетон. Она утирает слезы, стирая уязвимость, которую проявила за мгновение до этого. Это как наблюдать за тем, как кто-то по кусочкам собирается в броню.
Я пытаюсь снять напряжение, внести немного разума.
— Лана, мы еще не все знаем. Давай не будем торопиться…
Она прерывает меня молчанием. Молчанием, которое говорит больше, чем тысячи слов. Ясно, что она не готова к дискуссии. Она уже все решила. Если Роман против нас, то он против нее. А Лана не любит предательства.
Мы подъезжаем к дому, и ночь вокруг нас жутко тихая. Мы выходим из машины, не обмениваясь ни единым словом. Лана, хранящая решительное молчание, устремляется вперед. Я следую за ней, мысли мои путаются.
Роман, выглядящий так, словно он только что ступил на минное поле, следует за нами с замешательством, которое почти убедительно. Почти. Его глаза, мечутся, между нами, ища ответы на наших каменных лицах. Но мы ничего не предлагаем. Пока ничего.
Я знаю Романа всю свою жизнь. Выросли вместе, сражались бок о бок, делились секретами в темноте. Этот человек, обвиненный в предательстве, не похож на того Романа, которого я знаю. Неужели он действительно продал нас? Ради денег? Эта мысль вызывает у меня горький привкус, она сама по себе является предательством.