— Я… я не знаю, — признается он.
Я лежу на полу, переполненная эмоциями: шок от нападения, предательство, все это обрушивается на меня. Слезы, не сдерживаясь, текут по моим щекам. Но Григорий рядом, его большой палец нежно вытирает слезы, его присутствие — молчаливое обещание защиты.
— Все будет хорошо, — бормочет он, хотя звучит так, будто он пытается убедить нас обоих. С силой, которая, кажется, исходит откуда-то из глубины души, он поднимает меня с пола и несет к кровати.
Григорий колеблется у двери, его силуэт очерчен тусклым светом коридора — явный признак того, что он разрывается между тем, чтобы справиться с последствиями и остаться.
— Ты… ты можешь остаться? — Спрашиваю я.
Он делает паузу, и это мгновение нерешительности длится, кажется, целую вечность. Затем, не говоря ни слова, он кивает и идет обратно.
Григорий осторожно ложится рядом со мной. Я крепко обнимаю его, ища в его объятиях утешения, тихой гавани в буре, которая только что прошла, и в тех, что еще предстоят.
18
ДЖУЛИЯ
Я бегу, делаю дюжину дел одновременно, но мои мысли зациклены на одном: помочь Лане. После ужаса в душе — кровь, страх и тяжелая тишина, наполняющая воздух, как дурное предзнаменование.
Теперь мы находимся в другой ванной комнате, которая не напоминает нам о том кошмаре, который она только что пережила. Лана стоит там, ее кожа покрыта красными пятнами. Она выделяется на фоне белого кафеля. Мои руки тверды, и это совсем не похоже на то, как безумно я себя чувствую внутри.
Я не могу поверить, что Твитч, мог сделать это. Это как знать кого-то всю жизнь, а потом понять, что перед тобой незнакомец.
Я осторожно протираю ее кожу, и вода приобретает розовый оттенок, стекая в сток.
— Мы тебя помоем, — бормочу я, больше для себя, чем для Ланы. Она молчит, и это молчание кричит. Мое сердце болит за нее, за нас, за все, что вдруг стало таким сложным.
Пока я помогаю ей смыть физические напоминания о нападении, мои мысли мечутся. Ребенок. Мы должны убедиться, что с ребенком все в порядке.
— Я организую срочный прием, — говорю я, в моем голосе смешались решимость и беспокойство. — Нам нужно убедиться, что с тобой и ребенком все в порядке.
Лана кивает, ее глаза встречаются с моими в зеркале. В них звучит благодарность, смешанная с бурей эмоций, которые мне слишком хорошо знакомы. Страх, гнев, неуверенность.
Лана сидит на краю ванны, ее руки слегка дрожат, и я вижу, как на нее давит груз всего произошедшего.
— Я не понимаю, когда все пошло не так, — шепчет Лана.
Я наклоняюсь, чтобы встретиться с ней взглядом, пытаясь собрать силы, которые нам обеим так нужны.
— Когда играешь в ту игру, в которой мы участвуем, правила могут измениться в одночасье. Мы просто… не заметили знаков.
Она хмыкает, и на ее губах появляется призрак улыбки — остроумие, от которого мы все зависим, все еще находится под поверхностью.
— Не заметили? Меня сегодня чуть не убили.
Я беру ее руку в свою, пытаясь предложить хоть какое-то подобие утешения в мире, который внезапно кажется таким жестоким и непредсказуемым.
— Но ничего не вышло. Ты сопротивлялась, Лана. Ты сильнее всех, кого я знаю, — говорю я, мой голос полон убежденности.
Улыбка Ланы исчезает так же быстро, как и появилась, а реальность нашей ситуации возвращается.
— Дело не только в Твитче… Дело во всем. Предательство, постоянное оглядывание через плечо. Я устала, Джулия.
Ее признание, оголенное и честное, задевает за живое.
— Мы все устали. Но мы прикрываем друг друга. Вот как мы прошли этот путь.
— Да, только благодаря нашим зубам, — отвечает она, ее нахальство просачивается сквозь трещины ее фасада. — Такое ощущение, что мы держимся на волоске.
— И все же мы здесь, все еще держимся.
Глаза Ланы блестят от непролитых слез, когда она смотрит на меня, на ее лице написана смесь благодарности и усталости.
— Спасибо тебе, Джулия. За то, что ты здесь, за то, что помогла мне пройти через это.
— Я всегда буду рядом с тобой, Лана. — Отвечаю я, нежно сжимая ее руку.
Пока мы сидим в ванной, а вода медленно превращается из розовой в прозрачную, тишина перестает быть удушающей.
— Я заставлю его заплатить, Джулия. Клянусь всем, что мне дорого, Роман пожалеет о том дне, когда решил перечить мне, — прорывается Лана.
Внутри у меня щемит сердце. Сомнения гложут меня, нашептывая, что Роман не наш враг, что все это ужасное недоразумение. Однако высказать Лане свои подозрения сейчас было бы все равно что залить ее бушующий огонь бензином. Она не в том состоянии, чтобы услышать это, не говоря уже о том, чтобы поверить.