Протокол, этикет, парадный убор — что за чепуха на острове Санта-Крус, где всё гнилое, где ни один человек уже не держится на ногах! Но Лоренсо и Кирос на сей раз согласны: аделантадо Менданью необходимо похоронить со всей торжественностью, подобающей представителю испанского короля в Новом Свете. Среди всякого хлама я нашла шесть локтей бархата — Луис обивает им гроб.
Исабель ни во что не вмешивается. Ни на что не откликается. Опустила руки».
Дождик, дождик целый день... Похоронный звон в церкви... Начальник вооружённого отряда красавец Лоренсо в парадной форме: умирающий, на глазах у колонистов всё же выбравшийся из своей хижины...
Идти сам он не мог — опирался на плечо сестрёнки.
Марианна надела на него доспех, каску с плюмажем. Пристегнула к поясу шпагу, натянула на брата наручи. Не хватало только сапог. Кое-как Лоренсо доковылял по грязи до резиденции. Не умолкая, глухо звонил погребальный колокол.
Восемь человек офицеров взяли на плечи гроб, накрытый пеленой с шестью шарами — гербом Менданья де Нейра-и-Кастро — и королевским флагом с красным иоанновским крестом на синем фоне.
Перед ними шли два барабанщика с чёрным крепом на барабанах и палочках, глухо, громко и медленно отбивая такт шествию.
Позади два знаменосца несли приспущенные знамёна, обращённые древками к земле. За ними солдаты с аркебузами — также стволами к земле.
Дальше следовала маленькая группа ещё остававшихся на ногах колонистов, их жён и детей, которых кончина губернатора окончательно погрузила в ужас и скорбь. Наконец, Исабель и Марианна в чёрных вуалях, а рядом с ними капитан Кирос и капитан Корсо.
Они торжественно двигались по тропинке, без поворотов преодолевая короткое расстояние от резиденции до церкви. На пороге их ожидал падре Эспиноса.
Он наскоро отслужил мессу, которую завершил похвальным словом покойному. Тоже кратким.
Викарию было известно, что солдаты Мерино-Манрике считали аделантадо злодеем — убийцей их любимого полковника. И что колонисты считали его виновным во всех своих бедах. Он понимал, что ненависть готовилась выйти наружу, что месть может прорваться в любой момент. Поэтому он только перечислил все титулы и отличия начальника экспедиции — общего господина, и завершил речь такими словами: «Его сиятельство отдал Богу душу так, как и мог ожидать Творец от человека столь благочестивого, столь доброго, столь отважного, столь справедливого, как он. Человека, помышлявшего лишь о служении Богу и о королевской чести».
Открытая могила ждала их в церкви. Её вырыли перед алтарём, как было принято для важных особ. Но здесь не было мраморных плит, не было плиты надгробной, не было памятника. Просто дырка в грязи.
Исабель прямо и недвижно стояла на краю могилы у отвала. Все уже знали, что должны хранить ей верность, повиноваться и почитать. Все внимательно на неё смотрели. Все видели, как она исхудала с тех пор, как сошла на берег. Стала тенью самой себя. Поражала скорбью и отрешённостью. Должно быть, все несколько недель, что хворал её муж, она не спала, не ела, не пила — разве что совсем чуть-чуть.
Два несовместимых облика гобернадоры представали перед их глазами. Великолепная донья Исабель с золотыми волосами, утыканными гребнями и усеянными жемчугом. Познававшая свой галеон, влюблённая в море, очарованная красотой островов... А теперь — этот призрак с преклонённой головой, закутанный в вуаль. Без лица, без глаз и без слёз.
В иных она будила сострадание. В других — любопытство. Почему бы этой женщине и не страдать так, как всем? Слишком долго она держалась. Вот теперь и осядет, как тряпичная кукла. Они только и ждали этого момента.
Она же ещё сопротивлялась.
Когда была брошена последняя лопата, она обернулась. Офицеры и жёны колонистов устремились за ней. Даже солдаты с матросами двинулись к резиденции. Все три сословия желали выразить соболезнование донье Исабель Баррето — их гобернадоре, воплощению королевской воли на этом острове и представительнице воли Божьей на всех землях Южного моря. Служанка Инес захлопнула перед ними дверь.
— Я не узнал её! — восклицал Диего. — Она всегда держалась так прямо! Она всегда из принципа носила дневной убор, даже когда была одна; она...
Диего, как и его братья, вовсе не был сентиментален. Он был хорош собой и очень похож на старших — Исабель и Лоренсо. Тоже белокурый. В двадцать пять лет он повидал довольно людского горя, чтобы оно его уже не поражало. А женское горе трогало его всего меньше. Но, повидав сестру, он вышел от неё потрясённый.