Исабель осталась сидеть неподвижно, откинувшись на спинку кресла. В этой хижине кресло казалось огромным, как трон.
Уехать? Остаться?
Конечно, остаться! «Никогда не покидать Санта-Крус»...
«Если я уступлю колонистам — нарушу волю Альваро. Он говорил это. Говорил часто. Что иначе жизнь его никчёмна... Да, так он и говорил!»
Оно должна... А что она должна была уже сделать?
Навести порядок в лагере. И подумать.
Итак, что говорил Кирос? Что «Сан-Херонимо» и дня не продержится в море? Что кораблекрушение неизбежно при первом шквале? Что ветры, пригнавшие их сюда, на возвратном пути будут противными?
«Рисковать отплытием на прогнивших судах? Или рискнуть остаться, когда десяти индейцев довольно, чтобы захватить форт?»
Что за петиция, которой угрожал викарий? Призыв к новому бунту, как намекали Луис и Диего?
Разве сам Альваро не объяснял, что ужас, называемый мятежом, начинается с трёх подписей, поставленных на листе бумаги, не подписанном начальником экспедиции?
Нет, об этом речи не шло: ведь подписи собирались с её дозволения. Нет, потому что аргументы в пользу отплытия опирались на многие свидетельства. Нет, потому что акция проходила при видимом соблюдении законности. Наоборот: этот документ, оформленный как протокол, сможет защитить её от обвинения в дезертирстве, которое непременно предъявит ей Его Величество король Филипп II. Документ сможет даже доказать, что Исабель Баррето сделала свой выбор на основании пунктов под номерами, обдуманных ею, подтверждённых Церковью и капитанами.
Альваро де Менданья... Чего желал бы Альваро де Менданья? Да — отплытия. Только для того, чтобы пополниться провиантом, оружием, людьми. И вернуться на Санта-Крус. И продолжить колонизацию. Вот чего бы он желал.
Все рассуждения Исабель приводили вот к этому выводу. Филиппины, которые ближе, чем Перу, станут следующей стоянкой. Там она наберёт новых священников, новых колонистов...
Но страх изменить данному слову мучил её. Она отложила решение на потом.
— Кончается!
Марианна ворвалась в хижину. Уже несколько дней сёстры не виделись.
— Лоренсо хочет говорить с тобой! — крикнула Марианна и кинула ей шаль. — Лоренсо... кончается... — не помня себя, повторила она. — Зовёт тебя...
Они побежали к нему через весь лагерь под дождём.
Страдания больного были невообразимы. Он лежал на спине, скорчившись от столбнячных судорог, запрокинув голову назад. За лицом, за губами он больше следить не мог. Ужасная гримаса сводила губы, такие прежде мясистые. Воплощение любви, всех радостей жизни...
Исабель сдержала рыдание. Инстинкт самосохранения и здравый смысл вернулись к ней. Она велела:
— Позови Диего с Луисом. Пусть возьмут с собой ещё двух человек. Его надо перевернуть.
Лоренсо скрючился, и разогнуть его не получалось. Так он был тяжелее каменной статуи. Четырёх мужчин и двух женщин было мало. Исабель велела прикрепить над постелью крюк, верёвку и приподнять больного.
При каждом движении он невольно вопил от боли.
Изо рта у него пошла пена и вырвался только обрывок слова:
— ...щенни...
Исабель крикнула:
— Пошлите за викарием!
— Эспиносы в лагере нет, — возразил Диего.
— Вернулся на корабль, — добавил Луис.
Она посмотрела на Марианну. Та объяснила:
— Падре умирает у себя в каюте...
— Бога ради! Пошлите за ним! Пусть Кирос его приведёт!
Священник, доставленный главным навигатором к одру Лоренсо, был так же близок к могиле, как исповедующийся. Его пришлось нести на носилках.
Исабель велела поставить носилки у постели брата и перекатить Эспиносу на ложе.
Так два умирающих и говорили о Боге. Лоренсо на ухо священнику исповедал грехи. Викарий, лёжа рядом с ним, как-то сумел дать ему отпущение.
Исполнив свой долг, Эспиноса попросил, чтобы его опять отнесли на борт.
Лоренсо не стало на рассвете 2 ноября 1595 года. В День мёртвых. Через две недели после кончины Альваро. Так же отбивали барабаны ритм похоронного марша, по той же грязи и так же под дождём двигалась процессия. Но теперь для этих почестей оставался только один музыкант, один знаменосец и пяток офицеров. Лоренсо похоронили рядом с зятем, в церкви перед алтарём. Но мессы на сей раз не служили и надгробной речи не читали: не было больше священника.
Марианна, Луис и Диего стояли у открытой могилы с одной стороны. Исабель — с другой. Она хоронила своё второе «я», своего обожаемого брата.