Но он удивлялся, почему его люди такие смирные теперь. Донья Исабель осталась на милости любой сволочи. Чего было стесняться морякам с «Сан-Херонимо» после того, что она с ними проделала: отняла шлюпку! Какие чувства удерживали их на грани преступления? Почтение? Долг? Вот ещё! Такие соображения были всегда не про них. Страх? Теперь она им была не страшна... Кто за неё заступится, думал он, кто отомстит? Кроме рабыни, служанки да нескольких дам, поклонявшихся ей в кормовой надстройке, никто её не любил. Среди солдат у неё не было ни одного сторонника. А уж среди колонистов — точно ни одного защитника! Каждый мог свести с ней счёты. Каждый сам по себе или все вместе. Но никто: ни колонисты, ни матросы, ни солдаты — не пытался ничего сделать. Все по-прежнему терпели её правление. Отчего? Или их всё ещё слепила её красота? Кирос снова пожал плечами. Какая там красота!
Он слишком внимательно за ней следил, слишком хорошо знал все стадии её превращений, чтобы не признать: от роскоши и очарования Исабель Баррето осталось одно воспоминание. И это воспоминание никого во всём экипаже уже не впечатляло, не волновало, не возбуждало.
Давно, давно уже не было сверкающих кружев, не мнущихся на ветру! Кончилось время прогулок по палубе в хрустящих юбках и тяжёлых воротниках! В прошлое канули букли и локоны, такие высокие и намасленные, заколотые таким количеством шпилек и гребней, что и буре их не растрепать!
Гобернадоре, правда, не пришлось сбривать волосы, как её покойной сестре Марианне, но ветер вымыл золотые волны её волос до крайней бледности, от соли они обесцветились и потускнели. А что до модных причёсок... Теперь она не начёсывала пряди, а просто стягивала на затылке в хвост, падавший на щёки и шею.
Кожа её на солнце не слишком сгорела. И не почернела от грязи, что у людей забивалась в морщины у глаз, возле рта и на лбу, пачкала всё лицо. Но шесть месяцев в море кожу ей всё же высушили, а лицо её исхудало и стало теперь угловатым. Нос казался явно больше и крючковатее, скулы выступили сильнее...
Она выглядела всё ещё прилично, что и понятно. Тут ей ещё было куда идти. Нужда ещё не истребила в ней стыда. Пока она ещё не показывала голых ног и грудей.
И не завшивела, нет... Не было видимых язв.
Но конец приближался. Траурные одежды, которые она носила со смерти аделантадо, не прятали её форм: до того её тело казалось нездешним, прозрачным, бесплотным. Чёрная юбка обвисла на ней, как на пустом месте. Беда и её превратила в скелет.
Это всё Кирос заметил.
Совсем другая стала.
Но нет! Когда эта женщина поднимала голову, когда из-за ресниц вдруг сверкал её взгляд, когда её глаза снисходили до того, чтобы на чём-то или на ком-то остановиться, всё, что в них было прежде: власть, страсть, гордыня — казалось нетронутым. Молния сверкала лишь на долю секунды. И этого мига хватало Киросу, чтобы понять: ничто не убило, даже нимало нс укротило гордости гобернадоры, и всего менее — страдания ближних. Бессердечна и бездушна.
Несокрушима. Как Зло. Как Враг.
От усталости и отчаяния его била лихорадка. Невыносима становилась мысль, что она — она! — может остаться в живых, а он непременно погибнет.
Вид этой безмолвной гиены, бегающей по палубе — единственного здорового человека на борту, единственного, кто держался на ногах, жил и двигался, — был ему отвратителен до дурноты. Он двинулся вперёд, чтобы прогнать её, чтобы загнать в нору. Здесь ей делать было нечего! Исчезни, пляши свою Виттову пляску на золотом балконе со свиньями!
Он перегнулся через ограждение шканцев и резко окликнул её. Она не расслышала слов, но от крика на бегу остановилась. Стоя под шканцами, она обратила к нему тот самый взгляд, который он так ненавидел.
Она глядела очень внимательно.
Что ей приказывал Кирос, она понять не могла, а заметила только то, что заметила, и Кирос представить себе не мог, что в такой ситуации она обратит внимание именно на это. На носу у него вскочил большой прыщ — прежде она у него таких не видела. Уродливое белёсое вздутие на кончике носа посреди крохотного загорелого лица. «Решительно этот карлик что ни день, то противнее», — подумала она.
Её отвращение было ощутимо физически... и более чем взаимно.
Увидев это лицо, Кирос отступил, замолчал и скрылся.
Она же опять обернулась к морю.
Наваждение?
Как будто к кораблю направлялась пирога. Да, нет сомнений: какая-то лодка плыла прямо к ним... Сколько раз она уже видела такие пироги, среди скал сражавшиеся с прибоем, но никогда так и не добравшиеся до «Сан-Херонимо»!
Здесь на островках многие туземцы занимались меновой торговлей. А эти? Что они везли на своём челноке, что предложат к обмену, чтобы облегчить — да что там, спасти! — жизнь людей на большом корабле? Бананы? Кокосы? А может, каким-то чудом, воду?!