Эрнандо кивнул.
— Ещё что?
— В Минданао обнаружили галиот Царицы Савской с экипажем. В скверном состоянии, но люди живы. Капитан, некий Фелипе Корсо, обвиняет Кироса, что тот не стал его дожидаться и бросил в море.
— Плохое дело для Кироса, очень плохое.
— Он говорит, что Корсо сам откололся.
— Оба врут.
— Должно быть... Фрегат тоже нашли. Затонул со всем снаряжении возле берега. Палуба вся покрыта трупами. Выживших нет. Все уже давно гниют.
— А что прах моего родича аделантадо?
— На фрегате — никаких следов его гроба.
— А это очень плохо для Царицы Савской.
— Должно быть, выкинули за борт.
— Ещё бы! При первой же возможности!
Обтираясь, Эрнандо продолжал:
— Ну а четвёртый корабль? «Альмиранта»? Которая, по их словам, заблудилась около какого-то вулкана?
— Пропала бесследно. Как не бывало. Что там случилось — никто никогда не узнает.
Эрнандо вздохнул:
— Никто не приходит с пропавших кораблей, чтобы рассказать, насколько страшна эта смерть...
Взгляд его обратился на лодочку, скользившую по речке между мангровыми деревьями, под большими прибрежными пальмами.
— А всё-таки, — задумчиво спросил он, — ты как думаешь: она и вправду это сделала?
— Что?
— Выкопала труп мужа, чтобы отвезти сюда. Из любви...
— Спроси её сам.
Дон Эрнандо пинком опрокинул бочку, бросил полотенце в лицо кузену и засмеялся:
— Нет, мой милый, допрашивать эту даму будешь ты. Ты ведь первый сановник Манилы, разве нет? Едешь в город, врываешься ко мне в дом, поднимаешься ко мне в спальню, обольщаешь вдову. А потом ты вернёшься сюда рассказать, на что она вообще похожа и что тебе рассказала.
Зачем мне её обольщать?
— А что? «Сан-Херонимо» — судно хорошее. Хорошо построено. Из гуаякильского дерева, которое так ценится. Конечно, нуждается в починке. Серьёзной. Дорогой. Но в Маниле так мало кораблей. А этот! Двести пятьдесят тонн. Если бы вдова нам его продала...
— Понял. Ты прав: хорошая мысль.
— Может, продаст... а может, так подарит, прекрасный принц?
Дасмариньяс бросил скомканное полотенце обратно в лицо Эрнандо.
— Поезжай сам. Это же ты первый красавец в городе!
— Благодарение Богу!
Голый Эрнандо, смеясь, прошёл в свою спальню.
После обеда он оказался в порту Кавита, где вплотную друг к другу стояли большие корабли, которые не могли бросить якорь в неглубокой Манильской бухте.
Три-четыре десятка китайских джонок выстроились параллельными линиями до самой середины гавани. Их чёрные паруса, натянутые на рейки, напоминали перепончатые крылья летучих мышей.
В начале февраля все они одновременно вышли их Кантона, из Фучжоу, из Зайтуна и меньше, чем за две недели, добрались сюда. Тут они останутся на три месяца, распродадут товар и отправятся обратно в мае — до «вендавалей», страшных ураганов, начинающихся весной и продолжающихся всё лето. Домой они вернутся такими же тяжело гружёными, как вышли из дома, единственным испанским товаром, интересующим Китай: многими тоннами слитков серебра, которого в Поднебесной совершенно нет. В Севилье считали, что Китай поглощает около трети продукции американских рудников.
Весть о прибытии джонок весь город узнавал даже раньше, чем они входили в пролив.
Четыре общины, населявшие город: испанцы, китайцы, филиппинцы и японцы — жили исключительно торговлей и обменом. Сейчас порт бурлил, как муравейник. Множество маленьких судёнышек: сампаны, парао, банкасы, баланге — сгрудились на рейде, толклись, словно мухи, вокруг кораблей украшенных, как один, изображением глаза на носу.
Взойти на борт пока дозволялось только таможенникам. Сейчас они составляли опись товаров, оценивали их стоимость, вычисляли пошлину, которую китайские капитаны должны были заплатить королю Испании. Три процента за фарфор, три процента за шелка, три процента за драгоценные камни. И те же три процента за больших буйволов, которые останутся в Маниле, за гусей, похожих на лебедей, за монгольских лошадей, за тибетских мулов, за соловьёв, за экзотических птиц и всяческих животных в клетках, которые так нравились дамам. Три процента за все дешёвые безделушки — стеклянные браслеты или бисерные бусы. И за все копии: испанские мантильи, веера, похожие на севильские, сапоги и туфли, которые китайские работяги воспроизводили в совершенстве, всех цветов и размеров, по цене, побивавшей любую конкуренцию. Не говоря уже о священных предметах: распятиях и статуях Богоматери.