Словесная перестрелка между сторонами шла так бурно, что Морге пришлось приказать допросить экипаж. Все, оставшиеся в живых, прошли через контору резиденции. Они входили через маленькую дверцу с улицы, прямо перед окнами доньи Исабель.
Однако она продолжала молчать.
С тем большим нетерпением все ожидали бала 20 февраля.
Исабель сидела в спальне капитана де Кастро и постепенно возвращалась к жизни.
В то утро, 19 февраля, она никуда не спешила. События, назначенные для неё судьбой, благополучно ждали неделю. Могут подождать и ещё несколько часов. По крайней мере, сегодня день будет приятный. Последний приятный. Перед балом.
Её охватило чувство покоя. Приятного оцепенения. Опущенные жалюзи защищали комнату от уличного солнца. Вокруг медной люстры жужжали мухи. Белые цветы арабского жасмина в голубых фарфоровых горшках, чашках и китайских вазах источали её любимый неотвязный запах, наполнявший всю комнату. Она вздохнула.
Затвориться бы здесь навсегда. В этом обленившемся мире, где даже цветы цветут только ночью. А что?
На улице город бурлил под палящим солнцем. Звук был похож на кипящий чайник, который ставила для неё Инес.
Бал в её честь...
С некоторого времени её стали осаждать старые заботы, прежние привычки.
Нужно было открывать сундуки, проветривать платья, просушивать юбки. Все воротники промокли, все кружевные манжеты пожелтели. Вот вам и бал...
Нужно было очаровывать. Выигрывать сражение. Какое сражение? Она уже не помнила. Но чувствовала, что проигрывает его — это она увидала во взглядах хозяев, когда прибыла сюда. На благодарственной мессе её подвело тело. А может, душа? Всё в ней сразу просело. В то утро в соборе она проиграла первый кон.
Теперь надо снова так подняться в уважении к себе самой, чтобы никогда не углядеть в глазах мужчины то выражение жалости.
Ни малейшей жалости не должна была вызывать гобернадора. Если стать предметом сострадания, то можно и вовсе пропасть.
Её никто не должен даже понимать.
Готовиться к войне, желая мира... Кто там сейчас сторожит её корабль?
Инес уверяла, что им займутся браться. Но она знала: Луис и Диего не особенно дорожат «Сан-Херонимо». Они не любили его так, как должно. Не то, что она. Для неё корабль был одушевлённым существом. У него были собственные права и нужды. Он требовал заботы. «Сан-Херонимо» не изменил ей — доставил в Манилу. Его не обмануть притворными изъявлениями почтения. Как она могла так бросить свой корабль? Адмирал — бросила судно на произвол судьбы? Как будто ей всё равно? На милость мародёров и спекулянтов, грабителей и воров?
И уж точно — на милость Кироса.
Итак, о чём они договаривались, когда она отдала ему приказ следовать в Манилу? Что экспедиция ни в коем случае не закончена. Да — в Манилу: запастись водой, провиантом, оружием, взять солдат и священников. Да — в Манилу: набрать новый экипаж и опять направиться к Пятому континенту. Её задача — добыть для этого средства.
А чего Кирос добивался теперь?
Она знала ответ.
Продолжить путь на «Сан-Херонимо», безусловно. Только без неё.
Завладеть её имуществом. Да поскорей! Галеон был её богатством и силой.
И она должна была продиктовать донье Эльвире свой отчёт, рассказать собственную версию бунта на Санта-Крус, казни Мерино-Манрике, приятеля Кироса и юного Буитраго.
Куда, чёрт возьми, задевалась чтица? С тех пор, как Исабель заперлась в комнате, она её не видала. И даже не вспоминала о ней. Только сейчас до неё дошло, что Эльвира пропала. Что она сейчас затевала? Жаловалась на убийства мужа, обвиняя в нём братьев Баррето? Ведь Диего действительно помогал Лоренсо, когда лейтенанту рубили голову.
Сомневаться не приходится: она должна сама написать отчёт о своём путешествии, чтобы передать генерал-лейтенанту Морге.
«Не отступай, не отступай никогда», — говорил ей Альваро.
А она уже неделю как отступила. Изменила слову. Предала его.
Вставай, Исабель! Тебе надо было отдохнуть — ты это себе позволила. Чего ещё ждать? Вставай, иначе нельзя! И здесь, как и везде, чтобы выжить, ты должна обрести силу поддерживать своё положение. Только это тебе и остаётся: наружность. Ведь, если по правде, теперь ты никто. Экспедиция на Соломоновы острова, которой ты так желала, которую повела — провалилась. Ты не открыла Эльдорадо. И отныне ты просто одна из множества вдов без гроша в кармане, выброшенных на этот берег. «В долг дают только богатым», — часто говорил твой отец. А ты одна. Бедна. И побеждена.