А теперь я отказываюсь быть твоим орудием, ты хочешь освободиться от меня и бросаешь. Но если я отдам тебе те два ключа, что ты требуешь, отдам ларец аделантадо, выдам его секреты, карты и планы — я обреку тебя на его судьбу... Ты скажешь мне на это: нельзя осчастливить против воли. Но как же можно тем, кого любишь, сознательно посылать несчастье? Ты опять возразишь: если я не дам карт аделантадо, то все шансы окажутся у Кироса. И ещё: если бы я тебя любила — в самом деле любила! -то радовалась бы твоей славе открывателя Пятого континента.
Где ты сейчас? Инес передала мне записку: у тебя в Кальяо дела, там ты и заночуешь.
Пользуешься случаем показать мне: ты сохраняешь независимость. А когда вернёшься, то не один. Ты приведёшь с собой банду матросов — всех, кого уже нанял. Мы не виделись много дней. А сказать друг другу ничего не сможем. Я не покушаюсь на твою свободу — только зачем ты на ней так настаиваешь?»
Зимние дни 1607 года были пасмурными. Всё время дул северо-восточный ветер. Но ни одно облако не плыло по небу. И теней не было: только этот серо-зелёный туман, вечная дымка, нависшая над монастырями Лимы...
Два года спустя. Лима, монастырь Санта-Клара, ноябрь 1609 г.
— Не понимаю, не понимаю, не понимаю...
— Милая Петронилья, ты говоришь, как те манильские дамы. Чего ты не понимаешь?
— Тебя Исабель, — ответила старшая сестра, пристально глядя на младшую.
Как ни старалась Петронилья — так и не могла привыкнуть к чёрным волосам сестры, к тому, как она исхудала, как страшно подурнела от тяжелейшей епитимии, наложенной самой на себя.
— Зачем ты ушла сюда? Ты не принадлежишь к этому монастырю. Что ты делаешь в Санта-Кларе?
Исабель улыбнулась — вернулась та непринуждённость и близость, что всегда была между ними.
— А ты, видать, маловерка, querida mia. Пути Господни неисповедимы. Кто тебе сказал, что я не призвана быть среди вас?
— Я одно знаю, Исабель: дона Эрнандо ты любишь больше, чем Творца. А поклоняться кому-либо, кроме Бога, — смертный грех!
— Если бы не было на мне грехов, кроме любви...
— Зачем ты жертвуешь собой? Зачем отрекаешься от мира?
— Жертвую? Отрекаюсь? С чего ты взяла?
— Ты пришла ко мне спрятать ларец аделантадо. Я исполнила твою просьбу: сберегла его. Сегодня опять сделала, как ты хотела: положила твои книги под статую Божьей Матери. А теперь объясни: что ты натворила?
Исабель послушалась.
— Когда мы с тобой встретились в Лиме, я подумала, что могу искупить свои грехи времён экспедиции дона Альваро.
— Какие же ты совершила преступления, Исабель?
Она не ответила на вопрос.
— Я считала: когда спрячу ларец, Эрнандо поймёт, что шансов у него нет. И не думала, что он всё равно отправится! Я считала: со временем всё пройдёт. Альваро собирал экспедицию больше двадцати пяти лет. Я — десять. Эрнандо, конечно, богат, но не настолько, чтобы скоро подготовить такое громадное плавание. В тот вечер, когда я прибежала к тебе, он рассказал мне: Кирос вернулся в Мексику. Наш бывший штурман, сказал Эрнандо, столкнулся с теми же проблемами, что и аделантадо. Его команда взбунтовалась. Он привёл только один корабль из трёх и сам в полной растерянности. Неведомой Австралии Кирос не открыл, Соломоновых островов тоже не обнаружил; ему даже не удалось вернуться на Санта-Крус. Ты можешь сказать мне, что для нас это добрые новости. Я же восприняла это как катастрофу. Несмотря на полную неудачу, Кирос хвалился, будто уже основал первый город на Пятом континенте. И отправился в Мадрид воспевать свои подвиги. Я знала, как он лжив и настойчив. Он опять добьётся своего. Второй раз получит командование и вернётся в Лиму с торжеством. Тут нечего сомневаться: он снова отправится искать наши острова... Я знала это. Эрнандо тоже знал. Он утверждал: если бы Кирос в самом деле нашёл Неведомую Австралию, то он, Эрнандо, покорился бы воле Бога и выбору короля. Прекратил бы бой. Но Кирос потерпел неудачу... На сей раз Эрнандо не сомневался, что я его поддержу. Я только расхохоталась. Что мне за дело, если Кирос снарядит вторую, третью экспедицию? Что мне за дело, если он опорочит нас перед грандами и перепишет нашу историю? Что за дело, если блеск нашего имени (а Эрнандо относится к этому очень ревниво), величие Кастро Боланьосов-и-Риваденейра Пиментелей, репутация Менданья де Нейра, даже слава доньи Исабель Баррето исчезнут из памяти, а останется слава Кироса? Разве мы не счастливы в Перу? Здесь и теперь? Услышав, как я славлю обыденность, Эрнандо решил: он всегда во мне ошибался... Подвиг Царицы Савской, пересёкшей океаны во главе своих кораблей, оказывался легендой и обманом... А в последнее время он считал меня попросту малодушной. Оказывается, я смирилась! Не аделантада, а Пенелопа, которая ткёт сама себе саван! Куда он глядел, когда женился на мне? Или я с первых же часов заманила его в ловушку? Как я, с моим пытливым духом, как я, его жена, могла признать поражение и позор? Даже не попытавшись бороться! Чего стоят счастье, куда я хотела укрыться, любовь, которой я размахивала перед ним, как красной тряпкой, против Неправды? Кирос пользуется похищенной привилегией, честью, по праву принадлежащей ему, мне, нашим потомкам, грядущим поколениям. «Что мне грядущие поколения, — возразила я, — когда у нас и детей-то нет?» Тут я сама на себя давала оружие: Эрнандо часто упрекал меня в бесплодии; он хотел сына, чтобы продолжить род... Но коса нашла на камень — я упёрлась. Он требовал, чтобы я не только помогала ему готовить путешествие, а служила ему, исполняла его приказания. Он бы поставил меня на колени, если бы мог... А так корабль был уже готов. Люди ждали его в порту. Мы могли бы выйти в море вместе, как всегда и замышляли. Как я всегда мечтала. Нужно только отдать ему два ключа, похищенные мной, говорил он. Я же решила сделать наоборот. Я принесла тебе весь ларец, чтобы он не мог им завладеть, взломать его... Наш последний спор вышел таким горячим, что ты и представить себе не можешь! Позволив ему поднять якоря без вахтенных журналов двух путешествий Менданьи, без портуланов и карт, я посылала его на верную гибель. Вот в чём я каюсь, Петронилья: я виновна в беде человека, которого люблю и которого осудила на смерть.