Когда по утрам адмирал и штурман получали приказы с «капитаны», а Марианна наносила визит сестре, она не делилась с ней, что творится на «Санта-Исабель». Не говорила, что девять лошадей из четырнадцати уже пали от голода и жажды. Девять конских трупов с невероятными усилиями пришлось вытащить на палубу. Там они и лежали, воняя на весь корабль.
Не говорила Марианна и того, что на «альмиранте» не хватало провизии. Поэтому лошадей разделали и съели. Молчала о том, что варить или жарить эту падаль пришлось на остатках дров и что дров, стало быть, тоже не было.
За эти дни сожгли последние ящики, последние сундуки, даже щепки, даже шлюпки. Ни единой тоненькой лучинки не осталось уже на «Санта-Исабель». Только мачты да сам корабль.
— Последних пять лошадей я выкину в море...
Лопе де Вега лежал на койке, закинув руки за голову, и размышлял вслух. Обнажённая Марианна сидела рядом с ним на постели.
Каюта у них была очень большая и находилась в таком же месте, как и каюта Исабель: на юте галеона, — но с апартаментами на «капитане» сравниться не могла. Здесь не было никакой роскоши. Ни книг, ни музыкальных инструментов, ни ковров, ни подушек, ни серебряных подсвечников. И уж точно не было помоста для дам. Несколько сундуков, единственное кресло. Доска на козлах вместо письменного стола. Юбки, рубашки, карты, бумаги валяются на полу. Давным-давно выпитые бутылки из-под вина оставлены на столе. Несёт дохлятиной из трюма. Неудобное помещение, беспорядок, грязь не смущали Марианну. Ей было шестнадцать лет, и к комфорту она была равнодушна. Такая же безалаберная по натуре, как Лопе де Вега, она не особо заботилась о приличиях. Зато много заботилась о счастье мужа.
Лопе был мужчина лет сорока, худощавый, прошедший все моря на свете. Говорили, что он стоек в несчастьях. Неистов в бою. Мрачен и презрителен с женщинами.
Во времена эйфории он хватал из запасов, не считая: роскошные пиры так и сменяли друг друга. В результате теперь на камбузе у него было пусто.
— Бросить, да и всё, — бормотал он. — А то тащить их у людей силы не будет.
— Бросить! Живыми!
— А ты, милая, знаешь другое решение?
— Но как же это — живыми! — повторила она.
— Ты видела, в каком они состоянии?
— Бедненькие!
— Вот именно — бедненькие. Они шесть дней уже ничего не пили! Ничего! Ни капли! Завтра всё с ними будет кончено. А в нашем состоянии избавиться от мёртвых лошадей будет куда труднее. Пока что они хотя бы могут на своих ногах дойти до борта.
— Погодите ещё... А вдруг дон Альваро сегодня увидит эти острова?
— Размечталась!
Что верно, то верно: мечтала Марианна много. Была кротка и послушна; неуёмной жажды жизни, как у Исабель, у неё не наблюдалось. Как и такого ума, такой любознательности, такого честолюбия. Не имела она и веры Петронильи, её всепоглощающей любви к Богу.
Марианна молилась мало, не читала ничего, шила и вышивала неусердно. Природа наделила её приятным голоском, но музыкой она тоже не интересовалась. И, конечно, никак не вмешивалась в дела на корабле.
Безучастная ко всему, кроме любви, она повиновалась малейшим желаниям Лопе де Веги, и тут в ней проявлялась весёлая страстность, которая и удивляла его, и забавляла. Особо хороша собой она не была: смуглая брюнетка (в отличие от других сестёр), похожая на отца, капитана Баррето. Но большие чёрные глаза. Прелестная мордашка. Пышная грудь. Щедрое, неутомимое молодое тело. Поразительный пыл в любовных играх. Если бы Лопе де Вега повстречал её в двадцать, даже, пожалуй, в тридцать своих лет, она была бы ему неинтересна. Очень может быть, что он бы её бил. А в сорок его трогала эта девочка, ненасытная и неистощимая в фантазиях. Он знал, что она не откажет ему ни сегодня, ни завтра, ни когда бы то ни было. Несмотря на страх, который, конечно, мучил её так же, как всех. Несмотря на голод и жажду, от которых она начала слабеть... До сего дня — ни одной её жалобы. Ни единого вздоха. Она не сетовала на свою судьбу. Принимала то, чему должно случиться, и полагалась на Божью волю. Не билась, не боролась. В отличие от царицы Савской, правившей на «Сан-Херонимо», она успокаивала.
Но этим вечером Марианна посмела спорить.
Мысль, что муж может погубить живых лошадей, привела её в ужас.
— А может быть... — прошептала она, — может быть, мы и этих можем съесть, как всех остальных?
— Сырыми?
— Раз уж так придётся...
— Есть конину хоть как-то отваренную, жрать падаль — мне уже было не по душе. А теперь, без дров, сырое мясо!
— Но нельзя же выкинуть за борт Префериду, любимую кобылу Исабель! И Лунареса — коня дона Альваро! Если сестра узнает, они никогда вам этого не простит... Только не её лошадь!