Она была потрясена. То было такое же чувства, как возле отца, когда она прибежала в последний раз повидаться с ним в день отплытия. Такая же боль, как при смерти детей...
Поглощённая переживаниями, которые в ней пробудили эти воспоминания, она изо всех сил стиснула обеими руками руку мужа. Пыталась одолеть нахлынувшие слёзы, успокоить прерывистое дыхание. Долго боролась она с собой. Настала тишина.
Когда, наконец, ей удалось отогнать ужас грядущей утраты, она всё ещё молчала и думала.
«А если сказать, что на моих глазах сделал Мерино-Манрике утром у него за спиной...»
Если бы Исабель рассказала, как полковник публично плюнул на песок вслед аделантадо, тот, конечно, решился бы действовать. Но этот поступок оскорбил бы Альваро так глубоко, такого горя и унижения стоило бы ему это оскорбление...
Это мерзко.
И она отбросила этот довод.
Но не мог же он не знать, что там затевается!
Несколько минут спустя она, наконец, спросила с глубокой серьёзностью:
— А хочешь, Альваро, я избавлю тебя от дела, которое тебе так противно?
Голос Исабель задрожал:
— Если тебе так мучительна мысль о начальстве на крови и железе, я могу взять вину на себя. Могу велеть Лоренсо. Скажу всем братьям... Я сделаю это, Альваро, потому что так надо.
Её прервал звук выстрела. Стреляли с земли по «Сан-Херонимо».
Это были не индейцы. У индейцев не было аркебуз.
Она кинулась к балкону и увидела: на берегу собрались солдаты. Один из них — кажется, Буитраго, — целился по кораблю. Он опять выстрелил. На палубе что-то разлетелось. Солдаты со смехом ушли с пляжа и скрылись за палисадом. И вновь она услышала выстрелы из лагеря, где находились Лоренсо, Луис и Диего.
— Они их убьют! — вне себя от тревоги воскликнула Исабель.
— И опять ты преувеличиваешь, Исабель. Два болвана упражнялись в стрельбе. Накажу их за растрату патронов.
— Да чего же тебе ещё надо? — возмутилась она. — Ты же видел сейчас: солдаты Мерино-Манрике стреляли по «капитане»!
В дверь постучали. Менданья вскочил и встал посреди каюты.
В проёме возникла крохотная чёрная фигурка Кироса. Он поклонился:
— Ваше сиятельство слышали выстрелы?
— Слышал. Что это было?
— Я не знаю, ваше сиятельство, на какую дичь охотились солдаты полковника, но могу уверить ваше сиятельство, что птицы на мачтах у нас не сидели. Ни чайки, ни попугаи. Только мои марсовые.
— Это значит, сеньор Кирос, что они целили в нас?
Молчание Кироса было похоже на подтверждение.
— Дайте пушечный выстрел в воздух, — приказал Менданья.
— И чтобы ядро пролетело над лагерем, — вмешалась Исабель. — Эти люди должны понять, что мы вооружены и готовы дать отпор.
Кирос не обратил внимания на её вмешательство. Он признавал только приказы аделантадо и больше ничьи.
— Осмелюсь заметить, ваше сиятельство, — сказал он, обращаясь только к Менданье, — что ядро, пролетевшее над лагерем, может сильно возмутить колонистов.
И стал ждать ответа.
Менданья стоял бледный, опустив руки, дышал тяжело. Жестом приказывая Киросу выйти, он повторил распоряжение, не уточняя:
— На закате дадите пушечный выстрел.
Кирос вышла. Исабель следом за ним стала подниматься по трапу. Ему пришлось посторониться пропуская её; она спустилась ещё на одну ступеньку, обернулась и, нависая над ним, спросила:
— Сеньор Кирос, чтобы между нами всё было ясно: вы в каком лагере? Вы за губернатора или против?
— Я за всех нас, сеньора, и не против никого.
— Что это значит?
Он, в свою очередь, поспешно оттолкнул её и поднялся ещё на две ступеньки. Теперь уже он возвышался над ней.
— Только то, что я сказал. Гораздо легче развязать войну, чем заключить мир.
— Вы мастер говорить очевидности! Но...
— Что «но», сударыня? — жёстко спросил он.
Голос его был совершенно спокоен, но она почувствовала: там и не пахло холодностью, равнодушием. Она растерялась. Он смотрел на неё с выражением, которое она уже видала. Что-то неотвязное, сумасшедшее, что-то алчное... До сих пор она отказывалась понимать значение этого взгляда у Кироса, отказывалась задерживаться на нём. Но теперь не понять было нельзя.
То была всепоглощающая жажда победы и обладания. И ещё более того — жажда уничтожения. Смесь желания и отвращения. Исабель была для него запретным плодом и вместе с тем — Змеем, которого он должен попрать. Она была воплощением греха, демоном, которого он носил в себе. Была Соблазном.
В его глазах она объявилась Злом. Поняв это, она задрожала от гнева, стыда и испуга. За честь свою она не боялась. Она знала, что Кирос ничего себе не позволит — никакого неуместного или возмутительного поступка. Никогда не попытается обнять её, даже прикоснуться. Даже подойти близко. Похоть Кироса была другого рода. Его желание шло гораздо дальше всего телесного: плоть тут была ни при чём. Он нуждался в абсолютной победе, в полном подчинении.