Но самое дибильное в этой ситуации было то, что Вера никак не могла связаться с Артемом. И это состояние непонятного ожидания и собственных додумок сжирало изнутри. Потому что если уж вышла херня — накручивай себя еще больше. Женщина делает это лучше всего на свете.
Вера выключила свет, забираясь под одеяло, утыкаясь носом в подушку.
Было дерьмово, когда с тобой не считались, делая вид, что ты собственно никто и твое мнение никому не нужно. А Вера и становилась никем, тенью, которая постоянно находилась в режиме «чудо случится, нужно только подождать», позволяя Артему вот так себя вести. Хотелось показать характер, не просто детские капризы, а именно твердое, взвешенное решение, чтобы поставить его на место, показать, что она тоже может вот так, кулаком по столу. Но это было настолько далеко от реальности. Вера была уверена — она простит его, как только он появится.
Утром, толком не позавтракав, побежала на рынок, караулить Люду. То, что это была совершенно глупая затея, Вера поняла, как только вышла из дома, но почему-то упорно надеялась, что все получится.
«Наивная простота, Клинкова».
Долго ходила между торговыми рядами, спрашивая про женщину в голубом берете. Никто не видел, никто не знает.
— Ну что высматриваешь? — какая-то бабка злобно фыркнула, когда Вера обходила овощной ларек по третьему кругу, — Сейчас пожалуюсь кому надо и кабзда тебе.
— Человека я ищу, говорила уже, — Вера устало потерла замерзшие руки, оглядываясь по сторонам.
— Ты мне тут зубы не заговаривай, человека она ищет. Я, таких как ты насквозь вижу. Глазками ходишь, стреляешь, где что упадет.
— Сидите над своей картошкой, ну и сидите, — девушка поправила платок на голове, уверенно шагая в сторону прилавка с колготками, — Привязалась.
От собственного бессилия хотелось ныть. Сесть прямо в лужу и ныть, что ничего не получается, никто не хочет помочь. Окончательно продрогнув, Вера вернулась домой.
— Опять шляешься? — дядя Гриша, кажется, проспался, но запах перегара не выветрился до конца.
— Что, мне теперь из дома не выйти?
— Да была бы моя воля, я бы тебя на цепь посадил, чтоб семью не позорила.
— А ты семью не позоришь? — Вера снова чуть не бросилась на мужчину с кулаками, — Да тебя же местные алкаши за своего принимают. Только все начало налаживаться, ты опять все испортил.
— Мы из-за тебя поругались, идиотка малолетняя, — заорал дядя Гриша, — Она же тебя хотела идти искать, по гаражам лазить, на теплотрассу думала ехать, беспокоилась, где же Верочка, а Верочка хер на всех положила и развлекалась все это время. То-то я думаю, кучеряво жить стала наша Верочка, денежки зашелестели.
— Вы не из-за меня поругались, а из-за тебя, — Вера замолчала, переваривая услышанное, а потом продолжила, — Ты не подумал, почему совершенно посторонняя для меня женщина прикладывала все силы, чтобы найти совершенно постороннего для нее ребенка, а родной дядя, с которым я живу в соседних комнатах, сколько себя помню, не ударил палец о палец? Не подумал? И к Ленке наверно приперся, только потому, что Люда заставила. Тебе не интересно узнать реальную причину моего отсутствия? Может меня реально на теплотрассе все эти дни насиловали? Ты все эти годы делал вид, что я чужой тебе человек, девочка по соседству. А мне может все эти годы нужен был отец, плечо, на которое я бы могла опереться, пожаловаться, вдруг что. А у тебя, мало того, что своих детей нет, так еще и чужими разбрасываешься. Ты просто трус, не мужик, вот кто ты. Еще хватает наглости говорить, что вы из-за меня поругались. Да она просто увидела, какой ты человек на самом деле, что с тобой не то, что семью строить, да с тобой даже на одном поле срать не сядут. Ты показал свое истинное лицо, твое отношение к самым близким тебе людям, а Люда сделала выводы и послала тебя, алкаша старого. Потому что кроме бутылки тебе никто не нужен и сдохнешь — никто не вспомнит, потому что ты все для этого сделал, собственными руками. Ты все испортил — и свою жизнь и нашу портишь, и отношения с Людой тоже ты сам испортил.
Мужчина молчал, буравя Веру взглядом и не дождавшись от него хоть каких-то слов, девушка закрылась в своей комнате. Ей давно хотелось высказать ему, что на протяжении стольких лет он своим таким присутствием отравлял им с бабушкой жизнь. Ведь у него ничего не было — ни малейшего просвета в этой беспробудной череде запоев. У него даже штанов своих не было, все бабушка покупала на свои деньги. Он всегда думал, что молоко или хлеб или любимые вафли в корзинке появлялись сами собой, падали с потолка, не бабушка их купила, не Вера, а с потолка падали. Потребительское отношение ко всему. Он никогда не думал, какой обузой висел на их плечах, делал вид, что все так и должно быть. А их личные отношения, Вера давно зареклась себе, что не будет их обсуждать, потому что смысла не было. Он все равно бы не понял.
Услышала, как хлопнула входная дверь.
— Туда тебе и дорога.
Стоило бы навестить бабушку в больнице, но она совершенно не была готова к возможным расспросам. Завтра обязательно сходит, а сейчас хотелось побыть одной. Позлиться на дядю Гришу, на Исаева, который не покидал ее мысли ни на минуту, погоревать об ушедшей Люде, которая, если бы и дала их с Гришей отношениям шанс, могла бы заменить ей мать. И все это вдруг стало таким важным. Сняла розовые очки и поняла, что ее жизнь в принципе нельзя было назвать идеальной, а сейчас появилось еще больше проблем и вопросов, которые вдруг замаячили перед носом. На которые может не всегда обращала внимания, или может, не хотела обращать внимания.
Вера всегда завидовала Ленке, потому, что Ленка мало того, что была единственным ребенком в семье, так и семья была полной. Да, Ленкина мать имела решающее право голоса в семье, потому что отец был мягким и уступчивым человеком, однако они жили вместе и наверняка, даже любили друг друга до сих пор.
Бабушка, какой бы хорошей она не была и как бы она не старалась дать Вере самое лучшее, никогда бы не смогла заменить ей мать. Несмотря на всю любовь, на заботу, Вера постоянно испытывала чувство одиночества. Все самые важные моменты взросления она переживала в этом же одиночестве, потому что было «как-то неудобно» рассказать бабушке про то, что месячные начались или грудь начала расти и нужно с этим что-то делать, хотя бы купить лифчик. А потом, переходный возраст, когда весь мир воспринимался как один сплошной протест. Много было в жизни моментов, когда Вере хотелось, чтобы эти моменты она все-таки разделяла с матерью.
Сейчас пришло и четкое осознание, а может просто решила себе, наконец, признаться, что и с Артемом было то же самое. Не имея в жизни отца, его твердого слова и надежного плеча, Вера увидела это в Артеме. Почувствовала это необходимое внимание, почувствовала себя действительно кому-то нужной. Но на Артема она смотрела отнюдь не только с точки зрения необходимой отцовской любви.
Про таких как он, обычно говорили — сильные мира сего. Он был надежным, уверенным в своих решениях и поступках, он не боялся брать ответственность за других. Он был мужчиной, с которым не страшно. Он был мужчиной, с которым как за каменной стеной. Он был настоящим в ее жизни. И поэтому она так отчаянно за него держалась и качала ему права последнее время и позволяла себе ревновать, потому что он давал ей уверенность в завтрашнем дне. И дело тут совершенно не в деньгах — чувства и отношение не купишь за деньги. Он давал уверенность в завтрашнем дне, просто потому что был. Пусть наездами, короткими встречами, мимолетными поцелуями, но он наблюдал, следил и контролировал все время, Вера это знала. И как бы ее не возмущала ситуация сложившегося треугольника, она чувствовала себя счастливой рядом с ним. Потому что он реально был классным мужиком, с которым можно было и на философские темы за сигареткой поразмышлять и потрахаться, что крышу рвало.
За свое счастье вроде как надо бороться?
Конечно, нельзя было сказать, что бабушке она была не нужна или она ее не любила — любила, только своей любовью, к той, к которой она привыкла, но не той, которой хотела Вера.