Страсти‑мордасти
(Дарья Салтыкова)
— Да шевелитесь вы, жеребцы! Шевелитесь, любезники! Барыня заждалась, небось!
И — щелчок кнута по перилам! И — еще раз — по плечам!
Толпа молодых мужиков и парней ввалилась в просторную залу господского дома, в которой пахло свежевымытыми полами и полынью, разбросанной тут и там «для отогнания блох».
— По стеночке, по стеночке, — учил суетливый староста, расталкивая толпу и для острастки то и дело прищелкивая кнутом. — По стеночке станьте. Держитесь очестливо. Ежели барыня чего спросит, солому не жуйте — отвечайте споро. Да лыбьтесь, робята, лыбьтесь поширше, не жалейте зубов!
«Робята» покорно подперли стены. Но «лыбиться» не спешили. На лицах застыли испуг и тревожное ожидание. Медленно тянулись минуты.
— Скорей бы уж, — выдохнул красивый крепкий мужик с русой бородой. — Все одно — не миновать стать…
— А может, минует? — пробормотал тонкий и стройный юнец лет шестнадцати, не больше, черноглазый, с едва пробившимися черными усиками, еще безбородый. — Кабы обошло меня, я б, наверное…
— Если бы да кабы во рту б выросли грибы! — глумливо ухмыльнулся староста. — Помалкивайте, чада! Барыня едет!
Стены, чудилось, дрогнули: это задрожали прижавшиеся к стенам мужчины. В открытое окно донесся стук копыт, звонкий женский хохот — такой веселый, такой заливистый и заразительный, что по лицам, как ни были люди перепуганы, вспыхнули ответные улыбки. Да тут же и погасли.
— Берите его в беремя да волоките наверх, прямиком в опочивальню! — приказала та, что смеялась за окном. — Да побыстрей, косорукие! Не то…
Слышно было, как по лестнице торопливо протопали какие‑то люди. Судя по тяжести поступи, они тащили какой‑то груз. Вслед затем раздались легкие, летящие шаги, распахнулась дверь, ведущая в залу, и в проеме встала высокая и красивая женщина, одетая в простое синее платье — почти в цвет ее глаз. Темно‑русые пряди полураспустившейся косы обвились вокруг округлого полуобнаженного плечика, выглянувшего из распахнутого ворота. Стройный стан, щедрая грудь туго‑натуго натянула ткань, белая нежная шея, алый рот, румяные щеки, соболиные брови, сияющие глаза, белоснежные зубы, влажно сверкающие в улыбке…
Сказка, а не баба!
Но самосветная улыбка ее, словно метлой, смела румянец с мужских лиц. Вдоль стен, чудилось, выстроились мертвецы, только что вставшие из могил. Отчетливо было слышно, как один, самый трусливый, выбивает дробь зубами. Кто дышал тяжело, запаленно, кто, наоборот, сдерживал дыхание…
— Ждете, желанчики мои? — хохотнула красавица, вглядываясь в померкшие глаза. — Ждете, миланчики? Попусту! Нынче у меня трофей, с ним забавляться стану. Вы — гуляйте, жеребчики мои удалые. Пока — гуляйте! Гони их всех на выпас, Ерофеич! — махнула она старосте округлой загорелой рукой с маленькой крепкой кистью. — Пошли вон, а ну!
Мужики потянулись к дверям — сначала медленно, словно не верили своему счастью. Потом, почуяв свободу, ломанулись наперебой, давя друг друга.
— А ну‑ка, стойте! — вдруг послышался барский окрик.
Те, кто успел выскочить в сени, сделали вид, что приказа не слышали: скатились с крыльца, опрометью кинулись со двора.
— Вот этого возьми, Ерофеич! — махнула барыня в сторону черноглазого парнишки, и староста проворно ухватил его за плечи, кинул ей в ноги.
Она нагнулась, погрузила пальцы в густые темные кудри, намотала на пальцы, чуть потянула…
Парень сдавленно вздохнул от боли.
— Чей такой… чернявенький? — проворковала барыня нежно, словно горлинка.
Он не отвечал, только дышал хрипло.
— Егорка, Володимера Дымова, сторожа с пасек ваших, младший сынок. Оленка, сестрица его, у вас в сенных девушках, а Егорка… подрос вот, — ответствовал за мальчишку староста.
— Вижу, что подрос!
Она дернула за черные кудри изо всех сил, и парень вскинул голову. Глаза его были зажмурены от боли.
— А ну, погляди на меня! — резко приказала барыня. — Кому сказала! Ну!
Егорка разомкнул веки, и она тихо засмеялась от удовольствия, глядя в черные, затуманенные болью и страхом глаза.
— Ерофеич, ты мальчишку покуда не отсылай, — приказала барыня. — Подержи в чуланчике. Может статься, мой трофей только с виду горяч да ладен, а на поверку слабаком окажется. Тогда я тебя покличу, ты мне этого ангелочка и представишь.
— Слушаюсь, матушка‑государыня‑барыня! — покорно забормотал староста. — Над нами ваша господская воля, что ни велите, все сделаем!