Я больше не говорила Павлу о своем намерении уехать. Но это решение крепло.
Я выходила Павла. Рана оказалась менее опасной, чем вначале опасались. Павел стал быстро поправляться. Но ко мне он был нетерпелив и раздражителен. Я чувствовала, что он винит меня за свой поступок и что его выстрел вырос в непроходимую моральную стену меж нами».
Такое, конечно, возможно только под руководством чудо‑садовода Мичурина, чтобы выстрел вырос в стену, однако Бог с ними, с растениеводством и со стилистикой, потому что стена между революционными супругами и впрямь имела место быть. Чтобы не биться об нее до бесконечности, освободиться от почти наркотической зависимости от этого человека, от его молодой любви, Александра решила уехать из Москвы и пошла на поклон к Сталину, только что избранному в то время генеральным секретарем ЦК партии. Конечно, тогда она и предположить не могла, что ходить на поклон к нему, бесконечно, до тошноты, присягая на верность и расшаркиваясь, ей придется еще не раз, не два, не три, и она будет это делать снова и снова, чтобы сохранить жизнь себе и своим близким. Так что лиха беда начало.
Александра попросилась на дипломатическую работу — за границу. Там уж Павел к ней не нагрянет, это точно, с пути истинного не собьет! Без особых проволочек она получила назначение чрезвычайным и полномочным послом в Норвегию, а вслед полетели очередные любовные призывы: «Твои очи вместе с телом опьяняли меня… Да, я никогда не подходил к тебе, как к женщине, а к чему‑то более высокому, более недоступному. Ты в моих глазах и в сердце, когда я рвусь к тебе, выше досягаемого…»
Нет, все, все кончено: теперь она уже была не выше досягаемого — она была просто недосягаема для Павла Дыбенко, и ему пришлось смириться с этой потерей планетарного значения, жениться на Валентине Стафилевской — так звали «красивую девушку», — родить с ней сына и «жить дружно», теперь уже ее терзая бесконечными изменами и страдая от ее измен…
Александра же начинала новую жизнь в Христиании (столица Норвегии станет называться Осло лишь спустя два года, в 25‑м). Перед отъездом она сфотографировалась. И сделала такую запись в дневнике: «Голова моя гордо поднята, и нет в моих глазах просящего вида женщины, которая цепляется за уходящие чувства мужчины!»
Просящего вида и впрямь нет. На фото ей тридцать — не больше, при самом неблагожелательном подходе! А на дворе — 1923 год, и ей — пятьдесят один…
Ужас, конечно, если задуматься над этой цифрой. Удовольствие в старости способны находить только отъявленные мазохисты или уж философы. Да ведь и они наверняка врут, как сивые мерины! Нет в ней никакого удовольствия, нет, нет и быть не может…
«Неужели со мной все кончено?!» — думала Александра. А мы задумаемся вместе с ней: неужели эта редкостная красота и обольстительность теперь будут принесены в жертву дипломатическому протоколу?
Не тут‑то было! К счастью, свято место не бывает пусто.
Имеется в виду, конечно, место в ее постели.
Первое чувство, которое испытала Александра при знакомстве с составом бывших посольских работников, это изумление: вторым секретарем посольства оказался тот самый черноглазый француз Марсель, с которым они когда‑то путешествовали по украинскому фронту! Сейчас он выглядел более остепенившимся, более взрослым: обзавелся семьей. Но глаза его (вернее, взгляд) снова что‑то растревожили в душе Александры. Впрочем, разница между ними — более чем в двадцать три года! — сначала показалась ей просто клинической. И вообще, она решила думать только о работе. Тем более эта сфера деятельности — международная политика — Александре была совершенно чужда, тут не получалось потрясать «маузером» или «парабеллумом», чтобы с полпинка добиться своего. О том, что она — дипломат милостью Божьей, ей еще предстояло узнать.
Однако начало ее новой работы осложнилось совершенно непредвиденным обстоятельством: Александре пришлось срочно делать аборт. Последние ночи, проведенные с Павлом, не прошли бесследно. Вот ужас‑то — беременная госпожа посол! Самое главное — ей совершенно некому было довериться, ни одной близкой женщины рядом, а ведь требовалась строгая конфиденциальность. Марсель Боди сам почувствовал неладное. Сам предложил помощь. И помог — устроил инкогнито в частную клинику, где настоящее имя мадам Коллонтай никто не знал. Александру поражала эта чуткость в практически незнакомом мужчине. Потом она перестала удивляться, услышав от Марселя страстное признание, что он любит ее с той самой первой встречи в простреленном вагоне, что эта любовь стала тайным смыслом его жизни… И в доказательство он сообщил ей некоторые подробности подковерных кремлевских игр, касающиеся, между прочим, именно Александры. Он не просто любил ее — он был ее сторонником. Он хотел защищать ее по мере сил своих!