Александра растрогалась. Боже мой, опять в жизни этой неистовой амазонки появился некто, постоянно напоминающий ей, что она — не революционная боевая машина пехоты, кавалерии, артиллерии и морфлота враз, а женщина, женщина, прежде всего женщина!
Красивая, заметим, женщина…
Марсель понравился ей за свое абсолютное бесстрашие: влюбиться в даму на двадцать три года старше — на это нужно некоторое, согласитесь, мужество… Сердцу, конечно, не прикажешь, но разум‑то на что? Ну так вот ему было плевать на все на свете разумные доводы, когда речь шла об этой женщине. И, что немаловажно, новый любовник Александры находился по отношению к ней в зависимом положении. Он не станет гнать ее на кухню заваривать ему чай — он сам подаст ей кофе в постель, почтительно наклонив голову. А потом прыгнет в эту же постель… но только если позовет она, Александра Коллонтай. Госпожа посол.
Вот такие отношения с мужчиной были по ней! И Александра в очередной раз принялась гадать: что ж это там опять шевельнулось в глубине души, холодной и ленивой? Досада, суетность иль вновь сакраментальная забота юности?
Да‑да‑да! Она самая! А потому разве странно, что именно в то время, именно в этом состоянии духа Александра начала работать над новой книгой, касающейся ее любимой темы — любви и вопросов пола? И название книги — «Дорогу крылатому Эросу!» — тоже вполне объяснимо.
«Бескрылый Эрос поглощает меньше чувств, он не родит бессонных ночей, не размягчает волю, не путает холодную работу ума. Классу борцов, когда неумолимо звучит колокол революции, нельзя подпадать под власть крылатого Эроса. В те дни нецелесообразно было растрачивать душевные силы членов борющегося коллектива на побочные душевные переживания, непосредственно не служащие революции. Но теперь, когда революция в России одержала верх и укрепилась, когда атмосфера революционной схватки перестала поглощать человека целиком и без остатка, нежнокрылый Эрос снова начинает предъявлять свои права. Он хмурится на осмелевший бескрылый Эрос — инстинкт воспроизводства, не прикрашенный чарами любви. Многоструйная лира пестрокрылого божка любви покрывает одноструйный голос бескрылого Эроса».
Разумеется, Александру сейчас осенял исключительно крылатый Эрос. И, как всегда, ей казалось, что так она еще не любила никогда в жизни.
Марсель был удивительный человек. Очень умный. Тонкий. По‑настоящему благородный. Обладал настоящим европейским лоском — Александра всегда ценила это в мужчинах, да вот беда — мало таких ей попадалось. Теперь — попался, причем в полное ее распоряжение.
Разумеется, для всех они были всего лишь госпожой послом и ее преданным помощником. Знали о неформальной связи считаные единицы. Во всяком случае, Александра теперь уже совершенно спокойно, свысока, без малейшей ревности читала совершенно кретинские, какие‑то униженные, верноподданнические, лизоблюдские послания нынешней «Дыбенковой жены», которая как бы воспылала к своей предшественнице любовью и доверием: «Хочется чтобы Вы были близко близко такая тепленькая и чтобы слышать Ваш голос. Вот вы описали ночную Христианию. Ведь как музыка… Тепленькая наша Шурочка напишите что Вы делаете над чем работаете как проводите дни».
Безграмотностью Валентина то ли с детства страдала, то ли ее любящий муж ею заразил, словно неприличной болезнью… Павел, кстати, тоже не забывал Александру. Книгу своих воспоминаний «Мятежники» (о беспримерном по жестокости подавлении кронштадтского мятежа) прислал с подобающей надписью: «Шуре — гордой пальме оазиса творчества и великой свободной неповторимой любви». Александре казалось, что она слегла с сердечным приступом не столько от тягостных воспоминаний, сколько от подавляющей пошлятины, с которой Павел так и не смог справиться, бедняк… Лекарства прихворнувшей амбассадриссе подавал Марсель — теперь они не разлучались ни днем, ни ночью, и что бы там ни думала по этому поводу его жена, никого не интересовало.