- Приворотное зелье, - вдруг быстро сказал Этери, сам не поняв, откуда у него взялись именно эти слова.
- Приворотное зелье... Так-так. Хорошо. Но ведь согласно новейшим утверждениям медиков приворотное зелье есть не что иное, как чрезвычайно сгущенный укрепляющий состав. Почему же действие его было столь ужасно?
Тут Этери что-то как будто озарило - настрадавшийся разум нежданно принес ему спасение, и он заговорил окрепшим голосом.
- Господин Ниссагль. Я готов вам все сей же час разъяснить.
- Будьте уж любезны.
- Видите ли... Я должен признаться вам, что неравнодушен к ее величеству.
- Мы все любим нашу владычицу.
- Но я люблю ее не смиренно, не как подобает подданному. Когда я вызнал, что она станет женой Варграна, скорби моей не было границ. Я люблю ее, и я решил этому воспрепятствовать. Чарами создал я напиток, в который бросил ее любимые цветы, и поднес его ей в день помолвки. Только... Только я от волнения перепутал кубки. А вы ведь знаете старое правило, что напиток, который должен воспламенить двоих, смертелен для третьего, стоящего между ними. Эккегард, к общему несчастью, и стал жертвой моей безумной любви. Вот какая грустная история, господин Ниссагль. Я повинен в братоубийстве, которого не желал, и в нечестивой любви к той, что мне не предназначена, - вдвойне нечестивой любви, потому что она еще и другого племени.
Ниссагль внимательно ощупывал его взглядом. Прекрасное лицо, сапфировые очи, только кончики губ чуть дрожат.
- Яснейший магнат, - начал он как можно мягче, - я вижу, тут судьба свила клубочек. Вы представили мне свое объяснение прискорбных событий, за что благодарю. Но дело в том, что я ничему не доверяю без проверки. Поэтому прошу вас потрудиться и взглянуть вот сюда, - и он поднял с пола на стол кубок-раковину и, не давая Этери опомниться, продолжил: - Вот сосуд, из которого пил Эккегард. Если, по-вашему, там любовное зелье, смертельное, по вашим же словам, только для соперника, так допейте остаток. Это и будет венцом вашего оправдания.
Лицо Этери явственно побледнело, и страх отразился в его глазах.
- Но, господин Ниссагль, - зазвучал его внезапна охрипший, прерывистый голос, - я ведь тоже могу умереть. Я могу умереть от любовной тоски, которую оно вызывает.
- Так не сразу же, - жестко рассмеялся Ниссагль, - недельку-то протянете. А там, глядишь, королева узнает о ваших муках и простит вас. Великая любовь случается нечасто, может, в легенду попадете. Не каждый же день юные герои кубки путают.
Этери вздрогнул.
- Ну, - требовательно наседал Ниссагль, - пейте же, я не дам вам умереть. Сам за вас похлопочу. И летописцам накажу, чтоб записали.
- Нет! - воскликнул Этери, отшатываясь.
- Пей! - заорал Ниссагль, перегибаясь через стол, обхватывая арестованного за шею и прижимая к его побелевшим губам золотую кромку кубка. - Пей, сволочь! Глотай свою скверну, тварь!
От ужаса Этери словно парализовало. Он шевельнуться не мог. Ниссагль наклонил сосуд - смертельная жидкость неизбежно коснулась бы уст молодого магната. Этери отчаянно закричал: "Помогите!" - и, неуклюже оттолкнув Ниссагля, согнулся в Кресле, закрыв руками искаженное лицо. Ниссагль вылетел из-за стола, выдернул за плечи юношу из кресла и закричал в его обезумевшие глаза:
- Ах так, значит, это все-таки яд? И кому же он предназначался? Варграну? Ни за что не поверю, даже не трудись врать, птенчик! Незачем тебе травить этого дурака Варграна, потому что это пахнет Судом Высокого Совета, изгнанием и лишением дворянства! Не-ет! Ты метил в королеву! И в таком случае у меня к тебе только два вопроса: почему? И кто тебе помог? Кто твои соучастники?
- Я хотел... в минуту помрачения рассудка... Я сам решился, - слабо защищался Этери от натиска Ниссагля. Гирш размахнулся и изо всех сил залепил ему пощечину. Этери свалился на пол.
- Наглая тварь! Надо же так врать, когда я знаю имя того, кто относил тебе яд! Он уже сидит у меня! И тот, кто дал ему яд, тоже мне известен! В Покой Правды! - приказал Ниссагль солдатам и, отворив тяжелую широкую дверь, вошел туда первым.
Там все было залито красным светом. На низком каменном помосте со сливными желобами по краям недвижно высился голый до пояса Канц в плотно облегающем голову шлеме с маской. Кожаные штаны чуть не лопались на его ляжках, бедра сзади и спереди покрывал куцый негнущийся фартук из алой кожи.
- Итак, ты продолжаешь утверждать, что покушался на ее величество в минуту помрачения рассудка? - спросил Ниссагль, усаживаясь в кресло. Сзади, за пюпитром, уже изготовился писать секретарь.
Этери повис в лапах двух зверовидных стражников. С другого конца покоя уже надвигались подручные палача, готовясь по команде приступить к своим обязанностям. Но он еще держался.
- Да, утверждаю.
- Тогда повернись... Ах да, тебе никак... Разверните его лицом в ту сторону, - и, увидев, что Этери замер, Ниссагль спросил еще раз: - Ты продолжаешь утверждать, что поднял руку на королеву в минуту помрачения рассудка?
- Да, да, да! - Арестованный пытался опереться на громкий голос, он почти кричал. - Да, говорю же вам!
- Ну, да поможет тебе Сила! Мастера, прощу приступить к ремеслу.
Подручные палача за руки подтащили Этери к свисающим с потолка цепям, замкнули оковы на его запястьях и с треском сорвали с него одеяние. Канц задумчиво перебирал отмокающие в кадке плети, пока не вытащил одинарную, четырехгранную в сечении, хитро перекрученную, с узелками. Взвесил в ладони, прищурился, целясь, отвел руку, дождался кивка и, перенеся тяжесть на правую ногу и кисть руки, ударил.
Этери не успел вскрикнуть. Он задохнулся от боли, ослеп от брызнувших слез, заглатывая воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. Второй удар заставил его издать похожий на рыдание вскрик, слезы обильно смочили закинутое кверху лицо, он изогнулся, ощущая нестерпимое жжение двух положенных крест-накрест алых рубцов.
Три, четыре, пять, шесть...
Ночь, огонь, ледяная вода, вопли, пинки и боль, боль, боль...