- Я служу в Коронной страже, ваше величество.
- И доволен?
- Вполне. Видите, как: я не люблю спешить и предпочитаю ждать, когда судьба меня схватит, нежели самому за нее хвататься.
Беатрикс пошатнулась и положила руку на его локоть.
- Помоги-ка мне дойти до спальни. Эти олухи все надрались...
Раин глядел на нее и не мог оторваться: глаза его стали щупальцами его желания. Влажная бледность опьянения легла на щеки королевы, глаза ее прятала тень, рот рдел, источая винный дух, - она была так вызывающе красива, - мурашки бежали у него по спине, ладони вспотели. Красива, близка и... недосягаема! Вот что его бесило, приводило в неистовство.
- Прошу вас, ваше величество. - Он подал ей руку и, упруго оттолкнувшись от порога, повел ее.
Все стало просто. Рядом с ним шла женщина, и тонкое тело ее послушно колебалось в такт его шагам. Теплая тьма полнилась шорохами.
- Вы превратили Цитадель во дворец любви, моя госпожа, - с чувством выговаривая каждое слово, сказал Раин.
Беатрикс промолчала - возможно, эти слова прошли мимо ее сознания.
В темной опочивальне Раин по-хозяйски затеплил свечи. Королева сидела на высоком ложе, глядя на свисающие со ступенек носки своих туфель.
- Отвернись, я разденусь. - Она неловко шарила за спиной шнуровку; нашла, распустила, стала, извиваясь, вылезать из платья, вылезла, перешагнула через него, надела ночную сорочку, не посмотрев, что несвежая. Она обернулась, Раин, оказывается, все это время смотрел ей в спину. Глаза у него горели. Это рассмешило ее, но одновременно вызвало смутное вожделение - не столько к Раину, сколько к остро пахнущему, сильному мужскому телу, к умелым ласкам, на которые этот офицер, должно быть, не скупился. В темноте все равно лица не видно.
Она подошла к нему:
- Да ты, оказывается, хам... - В ноздри ему ударил винный дух и манящий запах женщины. Ему захотелось восторжествовать над ней, уложить ее на эту высоченную кровать под зеленый балдахин. Ее взгляд выражал недвусмысленное желание.
- А что мне будет за это?
- Пока я пьяная, так ничего.
- А можно, и после ничего?
- Можно...
Она уже очень долго стояла перед ним - надо было на что-то решаться. Он сделал шаг, взял ее на руки, высоко поднял, донес до кровати. Она не сопротивлялась. Уложил, укрыл до подбородка мехом, поглядел в ее расслабленное золотистое лицо с опущенными веками. Медленно, как бы вслепую, она протянула вперед руки.
- Свечи... Погаси.
Горький дымок проплыл и растаял над застывающим во тьме воском свечей.
Облачный рассвет отделил от потолочной мглы мрачно-зеленую махину полога, по углам которого траурно никли плюмажи. Раин обнимал уснувшую у него на груди Беатрикс. Он ничего не страшился, ничего не стыдился. Ему казалось, что их соединило нечто большее, чем страсть и его честолюбивые помыслы, их свела вместе неосознанная потребность друг в друге, способность дарить, не прибегая к словам, дарить друг другу силу, радость, надежду...
Она открыла глаза и посмотрела на него, сонно моргая.
- Доброе утро... - Он замялся, не зная, как ее назвать.
- Да уж куда добрее - в королевской-то постели. - Она хрипло засмеялась. - Ты давеча говорил, что ждешь, пока судьба тебя схватит. А теперь кто кого схватил? Ой, плохо ты кончишь с таким нахрапом.
Он ответил ей долгим страстным взглядом.
- Ладно, не бойся, в обиду не дам. Сейчас государственными делами займемся. - Она потянулась к колокольчику. Прибежала вприпрыжку Хена, громко стуча каблуками.
- Подними юбку. Так и есть - шарэлитские туфли, а каблуки золотом обиты. Зови Абеля Гана. Послушаем, что он там придумал с налогами. Только сначала поправь мне подушку, чтобы сидеть удобней было.
Хена покосилась на Родери Раина.
- Мой камергер. Энвикко Алли можешь при встрече сказать, что он теперь канцлер. А то государство прямо-таки гибнет без канцлера.
Камеристка кивнула и ушла, больше уже ничему не удивляясь.
Глава десятая
КАКАЯ ПТИЦА, ТАКИЕ И ВЕСТИ
Два огромных ворона сорвались с карниза башни, суматошно заметались над зубчатыми стенами и пропали в сером взлохмаченном небе. В столице ходила шутка, что мастер Канц окрестил этих птиц "сервайрские голуби". Непонятно, откуда они взялись, такие огромные, черные, с хриплым гортанным карканьем, до невозможности наглые. Вскоре среди запуганных возникло поверье: кому на крышу замка сядет "сервайрский голубь", того скоро арестуют и казнят. Птицы, то ли из природного ехидства, то ли и впрямь следуя пророческому наитию, обгаживали черепицу Этаретских крыш, бранчливо кричали в окна, нагоняя на хозяев ужас.
Абель Ган, правда, на балу по случаю летнего солнцестояния поведение птиц объяснил весьма прозаично: чернь весь день вываливает отбросы в кучу прямо на улице, вот вороны и слетаются в город. У Этарет объедки, понятно, повкуснее, но их приходится ждать, а где птица чувствует себя безопаснее всего, как не на крыше? Королева Беатрикс возразила, что из Цитадели отбросы тоже выкидывают раз в день, однако что-то на крышах ни одной вороны не видно. Но Ган тактично напомнил, что свалкой королевским объедкам служат животы нищих, которым по обычаю выкатывают тележку, полную отходами кухонь Цитадели, и воронам ничего не достается.
- ...Так кто была моя мать? Только не ври, что не знаешь.
"В Венедоре Арвин Белый бросился на сборщика податей с мечом. Так его на воротах повесили. А жену с дочерью посадили в клетку и увезли в город. Видать, в непотребный дом продадут - обе красавицы. Теперь там какой-то Раэннарт", - вспомнила она, о чем говорил приходивший два дня назад певец.
- Родери, а кто это - Раэннарт? Он при дворе служит?
Во дворе скороговоркой покрикивал, стуча восковой таблицей, сборщик. Тот же, что разорил семью Белого Арвина. В кресле напротив нее сидел, качая ногой, Родери. Синяя одежда броско расшита белым в тон оторочке. И один и тот же вопрос два часа у новоиспеченного камергера на языке - он, кажется, даже радовался сейчас передышке.
- Раэннарт? Ты-то откуда его знаешь?
- Неподалеку имение разоренное. Венедор, если помнишь. Его этому Раэннарту подарили.
- А, понял, знаю такого. Голова Окружной стражи. Как офицер он еще туда-сюда, а вообще дурак дураком. Ему за верность это имение пожаловали.
- А тебе что-нибудь тоже пожаловали, Родери?
- Ну, еще бы. И куда щедрее, чем этому пентюху.