Бургомистру оставалось только кивнуть. Королева опять подобрала падающие с пальцев перстни. Ее прекрасные тонкие руки даже в этом тягостном тепле сохраняли сухую прохладу - кольца с них легко падали. Потом, что-то припомнив, она в упор взглянула на Эльсу:
- Надеюсь, Эльса, вы будете верны своему решению и не перемените его.
Бургомистр с дочкой, пятясь, вышли. Беатрикс вздохнула - невольно вздох вышел тяжелый.
- Ваше величество... Имею вам сообщить, что у Алли после вчерашнего открылась горячка, - сказал из-за спины Ниссагль. Она еще раз досадливо вздохнула.
- Ну что ты меня мучаешь? Разве я могу что-то сделать? Ведь нет же.
"Девушка? Ах, да. Кажется, он дал ей что-то. Кажется, золотую монету. Монету величиной с ладонь. И один алмаз с куриное яйцо. Она что-то смела бормотать о дружбе. Дура.
Как хорошо дома. День меркнет за окнами. Темнеет роспись на стенах. Подрагивают огоньки на свечах. Золото угасает. Серебро мутнеет. Завтра будет день, и улицы не покажутся тесными. А еще будет казнь. Чья, чья, чья? Ах, Этери. Бедняжка Этери. Ему отрубят руки. Весь помост зальют кровью. И вздернут. Зачем, зачем, зачем? Сколько голов уже отрублено. Совсем не нужна смерть маленького Этери, которого он предал. Но королева так жестока. Она так жестока.
Показалось, что кто-то стоит за спиной. Он резко обернулся и, почти уже догадавшись, увидел Этери.
- Как ты... Ты убежал? Сумел убежать? Этери? Этери со всхлипывающим вздохом свалился ему в объятия.
- Этери, бедняжка... Господи!
Одежда на мальчике была краденая. Краденая с крысолова. Запах. Тюремный крысиный запах.
Глотая слова, сбивчиво, то и дело захлебываясь слезами, Этери говорил. Но расслышать удавалось только: "Как крыса, да, как крыса, как мерзкая животина..." Ал-ли мучился, не в силах вставить полслова о себе.
Тут застучали в двери, и с языка совершенно легко сорвалось:
- Это Ниссагль. Тебя нарочно выпустили, Этери, посмотреть, куда ты пойдешь.
- Я во второй раз... Прости! - Они лежали на полу, обнявшись, и каждый шептал о своем предательстве, хотя Этери все равно, кажется, ничего не понимал, призывая Бога посеревшими губами. Потом явственно стало слышно, как вылетела дверь, и в наставшей на миг тишине Этери вдруг осмысленно на него взглянул и шепнул:
- Ничего... - Стало понятно, что это ответ и прощение.
- Ничего. - Он слегка тряхнул головой, У него были длинные слипшиеся ресницы и покорный голос. - Ничего, ничего. - Он еще успел улыбнуться, шепча это слово в надвигающейся отовсюду тишине...
...И тут же их обоих, именно обоих - охватил ужас.
"Беги!" - пронеслось в немеющем сознании. И он, кажется, куда-то побежал...
...И выбежал на какую-то дорогу, где был почему-то день. Такой дождливый, тусклый...
Под дождем, увязая в желтой чавкающей глине, тащились куда-то серые понурые люди, неся мешки или впрягшись в двухколесные расхлябанные телеги, узкие, как гробы.
Он шел следом за ними по обочине. Дождь заливал глаза, дышать было трудно, и все ясней казалось, что дорога эта никуда не ведет. И тут он увидел Господа. Господь был тоже какой-то замызганный, понурый, но все же - Господь, тепло и свет исходили от его серого плаща, а лица было не различить, словно моросью занавешено.
Алли спросил:
- Как жить-то, Господи?
Дождь припустил чаще, в желтых лужах лопались пузыри.
"А ничего, живи как-нибудь так..." - услышал он внутри себя ответ. Господь повернулся и пошел по дороге вместе с толпой, и Алли тоже долго шел под дождем, чувствуя, что идет следом за Господом, пока не забылся, а очнувшись, понял, что идет просто за каким-то серым, промокшим до нитки странником.
Когда он на самом деле очнулся, то увидел, что на краю внесенной в камеру кровати сидит сокрушенный Ниссагль, грея руки о кружку с чем-то горячим.
- Я, право, ужасно сожалею, Алли, - он протянул кружку, - выпейте лекарство, у вас лихорадка.
Питье было горячее и горькое. Алли сдавленно вздохнул.
- Меня избили ваши стражники, Гирш, - нехотя признался он. - На мне были оковы, и они накинулись на меня вдвоем.
- О Господи, прошу простить. - Ниссагль примирительно дотронулся до его руки, лежащей поверх одеяла. - Вы попались под горячую руку. Они, видите ли, имеют обычно дело с Этарет, и не слишком с ними церемонятся. Но ради вас я прикажу их выдрать.
- Лучше велите Концу дать им по два пинка.
Ниссагль вежливо рассмеялся:
- Ладно, учту.
- Скажите, Гирш, честно - как мои дела?
- Если честно, то очень скверно, хотя ваша подруга Зарэ, великолепная, к слову сказать, женщина, вы ее недооценивали, обила все пороги, валялась, представьте, в ногах у Эльсы, чтобы та согласилась взять вас в мужья по тому дурацкому закону пятисотлетней давности.
- Я бы сам сделал то же самое! Господи, что со мной случилось, я же ведь никогда раньше?..
- Эльса отказалась наотрез. А ее величество закрылась в покоях с Райном и никого к себе не пускает. Поэтому туда Зарэ было не добраться, хотя она полдня металась по залам и падала всем в ноги. Она поймала меня по пути сюда, умоляла позволить свидание с вами, даже норовила подкупить, так что если бы это была не она, а кто-нибудь менее мною уважаемый, сидеть бы ей с вами по соседству. Но я сказал: "Только с разрешения королевы". Я еще не обладаю достаточным влиянием, чтобы позволить себе вольничать. Город похож на растревоженный улей. Во всех тавернах клянут вас на чем свет стоит и сочиняют кары земные и небесные. Боюсь, все может закончиться очень печально. Тем более что есть решение поженить в день вашей казни Эльсу и ее возлюбленного, метельщика Лореля. Вы понимаете, раз так говорят...
- Я не хочу... - Это было сказано таким жалобным шепотом, что Ниссаглю в первый миг показалось, что он ослышался.
- Мне грустно, что судьба к вам столь жестока, Алли, - ответил он чуть погодя. - Я со своей стороны готов все для вас сделать, что только позволительно в моем положении. Я с удовольствием посодействую, хотя, боюсь, усилия мои будут тщетны...
- Господи, я не хочу, я не хочу, неужто это нельзя понять...
К вечеру приговор вынесли и огласили.
Чем ближе было утро, тем сильнее его охватывал ужас. Ужас проникал под своды узилища вместе со светом. Когда в окне зарозовело, Алли заставил себя стиснуть зубы и подняться. Прежде, чем начать одеваться, надолго замер, спустив ноги с кровати и втянув голову в плечи. Хотелось застонать, зайтись в плаче, но, словно стыдясь чего-то, он сдерживался, и от этого было еще тяжелее.