Она вечно стонала, что у нее, мол, депрессия, но Тони думал: да с чего бы это? Бью я ее редко, только когда сама напросится. А вот Кинг – тот был красавец: большие карие глаза, густая шелковистая шкура. И главное, он всегда улыбался.
Чарльз и Камилла об исчезновении Кинга узнали от Тони. Однажды он спросил через забор:
– Не видали тут нигде собаку?
– Тони, ты ужасно выглядишь, – покачала головой Камилла.
– Я глаз не сомкнул. Не спал, все слушал, что вот – вот заскребется у дверей, но он так и не пришел домой.
– Он раньше уходил на всю ночь? – спросил Чарльз.
– Нет, он только с виду крутой, но боится темноты. Мы для него оставляли свет в спальне.
– Я уверена, он вернется.
– Так и вижу, как он гоняется за мотоциклами, – мертвым голосом сказал Тони.
Вернувшись в дом, он заметил, что вещи Кинга – корм, плошки с водой, запасной ошейник, гребешок и кожаный поводок – тоже пропали.
– Сраный пес не мог забрать это с собой, – вслух подумал Тони.
Кинг был умен, но не настолько, чтобы упаковать себе чемодан в дорогу.
Когда Тони спросил Беверли о собачьих пожитках, та молча прокляла себя за недомыслие.
– Наверное, ворье залезло, – промямлила она, – вчера мальчишки Маддо Кларка отирались возле дома.
Тони всегда знал, когда Беверли ему врет. 1лаза у нее бегали туда – сюда, словно судья на Уимблдоне.
– Ты когда последний раз Кинга видела? – спросил он. – Подумай крепко, Бев, потому что если ты врешь, я тебя убью.
Беверли вышла на заднее крыльцо, закурила и глубоко затянулась. Нужно было собраться с мыслями. Тони однажды уже убил человека. Подростком, подравшись глубокой ночью в очереди на такси.
Беверли посмотрела мужу в глаза и сказала:
– Я собиралась тебе сказать, но у меня как‑то выпало из головы. Я отвела Кинга на сборный пункт, он начнет новую жизнь на ферме в Канаде.
И Беверли попятилась на кухню. Тони надвинулся на нее, и она закричала:
– Тони, собаки опасны! Кинг был чокнутый, ты сам говорил!
– Мне он и нравился чокнутым! – заревел Тони. – Если бы не он, я бы сам чокнулся!
От первого удара Беверли влетела башкой во встроенную духовку запустив таймер. Камилла слушала вопли Беверли, сжав голову руками. Чарльз побледнел.
– Надо что‑то сделать. Пойти и попробовать успокоить его?
– Нет! – гавкнул Лео.
– Лучите не надо, милый, – попросила Камилла. – В прошлый раз, когда ты вмешался, Беверли тебя стукнула.
Через некоторое время вопли затихли. Только всхлипывания Тони, оплакивавшего любимого пса, неслись из‑за стены.
Джека все сильнее тревожили опросы общественного мнения: правящая партия шла грудь в грудь с новыми консерваторами. Что же такого надо сделать, чтобы проиграть выборы? Обозвать избирателей с экрана телевизора слабоумными недоносками? Предложить выбраковывать новорожденных девочек? Джек не переставал удивляться тому, насколько благодушным и покладистым оказывался электорат. Иногда он думал, не подпускают ли ублюдки из Портон – Даун[90] какую‑нибудь дрянь в водопровод, но спросить об этом было некого, потому что Джек никому не доверял. Даже с женой не мог поделиться раздумьями.
На всех этапах предвыборной гонки Каролина была рядом с Джеком, улыбалась, выходя из авто, карет, вертолетов и поездов и демонстрируя коллекцию постоянно меняющихся нарядов. Пресса и публика, казалось, любили ее, а дурной нрав и плохие манеры Джека люди принимали за грубоватую простоту. Ему аплодировали за то, что он говорил все меньше и все резче, нахваливали за грубость с журналистами.
Когда Джек в проходной, в общем‑то, речи в развлекательном центре в Гримсби предупредил местных телезрителей, что если его переизберут, то он поднимет начальный уровень подоходного налога до пятидесяти процентов, а потом сказал: «Хотите иметь сильную социальную сферу – так нужно за нее платить», аудитория рукоплескала три минуты пятнадцать секунд. Джек сошел с трибуны, хмурясь и потрясая кулаком, но его воинственность, как всегда, приняли за страсть.
«Таймс» писала в передовице: «Мистер Баркер напомнил нам некоторые неприятные истины о налогообложении. Нам они могут прийтись не по вкусу, но, закрывая глаза на эти финансовые закономерности, мы рискуем». Просматривая на другой день прессу, Джек вспомнил некогда читанную книгу Сэмюэля Батлера «Едгин», в которой описывался мир, поставленный с ног на голову и вывернутый наизнанку: осужденных преступников там лечили в больницах, а больных запирали в тюрьмы.
Джек почти не спал и на утренних пресс– конференциях сидел бледный, с пустым взглядом; он почти ничего не ел и терял вес; он давно не стригся, да и брился без прежнего тщания. Однажды он вышел с Даунинг – стрит, 10, в хипстерских джинсах и джинсовой рубашке. И стал фигурой поклонения во Франции, где его прозвали ле мюжик энглез. Читатели журнала «Хит» признали его самым сексуальным политиком, и даже собственная жена стала снова находить его привлекательным.