Интервьюировала Сынка чернокожая девица по имени Надин, с «мылладижной» речью, сквозь которую Сынок продирался как сквозь дебри. Он многое спешно домысливал на ходу, но все равно это было хуже проклятого «Беовульфа», которого они читали в Оксфорде. Сынок только закончил говорить о своей любви к Бобу Марли и Паффу Дэдди, как Надин нанесла ему удар ниже пояса, спросив на вполне литературном английском:
– Скажите, Сынок, вы и поныне остаетесь заядлым курильщиком?
На размышление оставались доли секунды. Если он признается, что курит, то шансы победить на выборах несколько съежатся. Если скажет, что не курит, могут уличить во лжи. Вдруг у кого‑то есть доказательства? Хотя Сынок последнее время курил только у себя дома, в отсутствие жены, при опущенных шторах и включенной вытяжке. В недавнем прошлом он еще посещал «Цигарку», один из частных клубов для курильщиков, расплодившихся в Сохо, но теперь рисковать нельзя, теперь его лицо слишком узнаваемо.
Сынок сделал мину типа «я сейчас выдам смелое заявление» и сказал:
– Надин, я буду с вами абсолютно честен. В юности я баловался сигаретами, как большинство людей. Я боялся отстать от своих сверстников.
Сынок склонил голову и выдал застенчивую улыбку.
– Я не был уверенным в себе молодым человеком и думал, что с сигаретой буду казаться круче. Я втянулся в это в семнадцать лет, в выпускном классе школы.
Беверли, глядя в телевизор, заметила:
– Что, интересно, ему мешало раньше? Я к четырнадцати уже смолила по двадцать штук в день.
В телестудии Сынок продолжал:
– Я купил дорогую зажигалку. Скоро у меня уже пепельницы стояли в каждой комнате. И вот не успел я оглянуться, как выкуривал по десять сигарет в день.
Беверли фыркнула:
– Салага.
Сынок опустил глаза. Ресницы, чуть подчеркнутые подводкой цвета «полночь», затрепетали на фоне бледной кожи. Один этот маневр принес ему сотни тысяч голосов в двух четких категориях избирателей – среди женщин и среди бросивших курильщиков.
– А что насчет зон изоляции, вы их сохраните?
Сынок осторожно ответил:
– Мы сейчас изучаем ситуацию. Несомненно, зоны изоляции внесли свой вклад в то, что наши улицы стали безопаснее для честно работающих и платящих налоги семей.
– Хорошо, – сказала Надин. – Теперь я хочу вас попросить ответить на наш блицопрос. Джинсы: «Ливайс» или «Рэнглер»?
– «Ливайс».
– Кто ваша любимая шлюшка, Джордан или Джоди?[26]
Сынок замялся, ему не хотелось обидеть поклонников ни той ни другой шлюшки.
– Пас, – хохотнул он.
На следующий вопрос ответить было легче.
– Королева Елизавета или королева Камилла?
– О, думаю, королева Камилла, – ответил Сынок не задумываясь.
Камилла невольно порадовалась, хотя перспектива стать королевой Англии приводила ее в ужас.
В кухонную дверь ввалился, едва не рухнув, Тони Тредголд. За ним вбежал Кинг.
– Надрался! – подскочила к мужу Беверли.
– Нынче день рожденья нашего мальчика, – прорычал Тони.
– Я знаю! – злобно завопила Беверли.
– День рождения Кинга? – спросила Камилла и потянулась погладить овчарку Тредголдов. – А сколько ему?
Чета Тредголд ответила нехарактерным молчанием, каждый ждал, что заговорит другой. Наконец Тони сказал:
– У нас с ней есть мальчик, Аарон. Он родился тридцать лет назад.
– Его у нас забрала социальная служба, – сказала Беверли, закуривая новую сигарету, хотя прежняя еще тлела в пепельнице.
– У него все время ломались кости, – сказал Тони.
– И они думали, что это мы с Тони его лупим, – закончила Беверли.
– Я знал, что это не я, – продолжил Тони, – и думал, что это, наверное, Беверли.
– И я знала, что не я, – сказала Беверли, – так что…
– Но как тогда он ломал кости? – спросила Камилла.
– У него была болезнь, хрупкие кости, – ответила Беверли с угрюмой ухмылкой. – Но когда это стало ясно, его уже усыновили, и он так и не узнал нас. – У Беверли сморщилось лицо. – А теперь он и не захочет нас знать, верно? Он‑то не в зоне живет.
Муж потрепал Беверли по плечу.
– Дети всегда хотят узнать своих кровных родителей, Бев, – сказала Камилла. – Однажды он приедет и найдет вас.