Принцесса Кентская показывала рукопись только одному человеку – Шанель Тоби, которая раз в неделю приходила к принцессе наводить порядок. Шанель пришлось читать роман до конца под пристальным взглядом писательницы, фиксировавшей мельчайшие реакции девушки и спрашивавшей то и дело:
– У тебя шевельнулись губы. Тебе смешно, правда?
Или:
– Ты подняла бровь, тебя удивил поворот сюжета, а?
Отмучившись, Шанель пробурчала, что, на ее вкус, «книга гениальная, гораздо лучше, чем все, что написали до сих пор все писатели».
Принцесса сказала на это:
– Детка, пожалуйста, не лукавь со мной. Я знаю, что книга хороша. Но вот гениальная — тут я не уверена.
Шанель отчаянно хотелось вырваться, и она поспешила заверить принцессу, что «книга лучше, чем Библия, Шекспир и» Гарри Поттер»».
Принцесса Кентская улыбалась. Что ж, она никогда не сомневалась в своей необыкновенной одаренности. Ее книга кометой взорвет литературный небосклон. Ее превознесут в «Хелло» и «Космополитен», ее будут чествовать серьезные писатели. Денежные трудности канут в прошлое. Принцесса жалела лишь о том, что приступила к роману столь поздно, потеряв немало лет. Тут с улицы донесся неясный шум, громкие голоса и собачий лай. Оторвав взгляд от блокнота, принцесса увидела возбужденную толпу соседей, окружившую продуктовый фургончик.
Принцесса дописала абзац:
«Кристину пригласили в камеру пыток полюбоваться черным искусством палачей. Она наслаждалась воплями и мольбами некогда обидевших ее крестьян. На их призывы она отвечала задорным звонким смехом – будто феи звонили в колокольчик первоцвета».
Вдохновляясь от собственного эпистолярного искусства, августейшая литераторша продолжила:
«Не ищите моего милосердия, крестьяне, ибо этим только вяще огорчите меня, а в этом случае ваши страдания усугубятся вчетверо».
Пересекая лужайку с За – За на руках, принцесса Кентская слышала, как у нее в голове представитель премии Уитбреда[65] объявляет: «Первая премия присуждается принцессе Кентской за роман» Принцесса в изгнании»».
Продукты не завозили шесть дней, и переулок Ад жестоко страдал от дефицита собачьего корма. Да и люди потихоньку затягивали пояса. Горше прочих пришлось мистеру Анвару и его жене: они привыкли поглощать огромные количества еды и в переулке Ад оказались именно потому, что страдали от лишнего веса и значились в официальном реестре пациентов с морбидным ожирением. Мистер Анвар, когда его занесли в реестр, сказал:
– Хорошо бы врачи уже определились. А то десять лет назад они говорили мне, что я толстый, пять лет назад сказали, что у меня ожирение, а теперь опять придумали новое: морбидное ожирение! Что дальше?
Он подписал кучу соглашений с министерством здравоохранения, в которых обязался не превышать дневную норму потребления калорий в две с половиной тысячи, но всякий раз, не проходило и сорока восьми часов, сдавался и спешил в китайскую закусочную Грайса. Мистер Анвар умолял своего консультанта по ожирению выписать направление к хирургу, который режет и перешивает желудок так, что тот становится не больше детского кулачка. Но консультант объяснял, что мистер Анвар слишком толст для операции и надо сбросить тридцать кило, чтобы можно было без опаски дать наркоз. Мистер Анвар пронзительным голосом возражал:
– Но я не смогу сбросить тридцать кило, пока мне не сделают операцию.
Так этот спор год за годом возвращался к исходной точке.
Радж, пес мистера Анвара, также страдал морбидным ожирением. Он редко выходил из дома, а в безопасности чувствовал себя только во дворе. С другими собаками он разговаривал изредка, громко лая из‑за ограды и слушая их ответный лай, но ожирение не позволяло ему бегать и играть с собратьями на травке, и он скучал по тонкостям собачьего общения.
Есть хотелось всем. Делегация тупиковых собак отправилась к полицейскому кордону и завела разговор с дежурными кобелями Судьей и Императором.
– Мы почти неделю сидим на кашах и человеческих объедках, – пролаял Гаррис, – мы без дураков голодаем. Что ж, вы не поможете нам?