Татум Риверс была единственной, кто взглянул на этого бессердечного мужчину-монстра и каким-то образом нащупала пульс, «бьющийся под сарказмом и ядом, которые я носил как щит». Она увидела разложение и токсичность моей души и нашла в ней что-то еще. То, во что я никогда не верил, но она все равно это обнаружила. Теперь я был ее творением, хотела она этого или нет, и она тоже была моей. Моя Связанная Ночью. И я никогда не позволю ей сбежать от меня.
Я добрался до двери, и мне пришлось бороться с каждым сантиметром самообладания, которым я владел, чтобы не распахнуть ее, когда мои пальцы сжались вокруг ручки, и я прерывисто вздохнул. Блейк в знак солидарности положил руку мне на плечо, и я кивнул, прежде чем широко ее распахнуть.
В комнате было темно. Кровать казалась не более чем огромной тенью в центре. Машины, которые должны были следить за жизненно важными показателями, погрузились в гробовую тишину.
— Нет, — выдохнул я, когда камень опустился мне в живот, становясь все тяжелее и тяжелее, его вес угрожал затащить меня в самые глубокие глубины самого необъятного океана, который только можно себе представить. Я тонул. Снова тонул в своем горе и осознании своей неудачи.
Блейк был не так пессимистичен, как я, и он нашел выключатель, щелкнул им, одновременно поднимая оружие и направляя его на пустую кровать.
Мое сердце билось в груди, как дикий зверь, запертый в клетке и отчаявшийся, обреченный и умирающий.
Над кроватью висела белая доска с различными наблюдениями, отмеченными на ней, от жизненно важных показателей до записей об извлечении крови и состоянии пациента, который содержался здесь.
В самом низу доски были слова, которые затопили весь мой мир какой-то отчаянной агонией, когда я смотрел на них.
Пациент скончался в 10:07 утра.
Реанимация не удалась.
Я уставился на лежащее передо мной четкое заявление, и мой пульс участился, а самый изнуряющий страх слишком долго удерживал меня на месте. Но мое сердце отказывалось принимать слова, нацарапанные на той доске. Я просто не мог.
— Нет, — прорычал Блейк в знак отказа, вторя моим собственным мыслям, и повернулся к выходу из комнаты. Он проявлял гораздо меньше осторожности, чем следовало бы, когда промчался по коридору и начал открывать другие двери, проверяя палаты, где спали другие пациенты, продолжая свою охоту, явно не принимая факты в том виде, в каком они были нам представлены.
Я вышел из пустой комнаты и остановился в коридоре, ожидая, пока трое других Ночных Стражей закончат свои поиски, но я уже знал, что они найдут.
— Ее здесь нет, и я ни на одну гребаную секунду не поверю, что она мертва, — прорычал я, не позволяя им даже подумать о панике или какой-либо бесполезной форме горя.
— Как ты можешь быть уверен? — Потребовал Блейк, его глаза были полны беспокойства, в них читалось отчаяние, которое умоляло меня дать ему определенное подтверждение, которого я не мог дать.
— Потому что мой отец знает, что она слишком ценна, чтобы позволить ей умереть так быстро. Кроме того, я не настолько глуп, чтобы верить в то, чего не видел собственными глазами. Она не мертва, пока я не увижу тело, и если кто-нибудь из вас хотя бы подумает о том, чтобы отказаться от нее, то вы ответите передо мной за это.
Никто из них не высказал никаких претензий по этому поводу. Мы все были одинаково полны решимости не верить в ее смерть, поэтому я забыл о словах, нацарапанных на той доске, и решил продолжить наши поиски.
Нашей девушки здесь не было. Но я был уверен, что она была. Она была здесь, и она была в той комнате. Мы могли бы обыскать все остальное место, чтобы быть уверенными, но я знал, что сейчас мы ее здесь не найдем. Конечно, теперь нам пришлось бы ограбить это место, чтобы скрыть этот взлом, как и другие.
Она не была мертва. Этого не может быть. Если бы это было так, я был уверен, что знал бы это. Я бы почувствовал это, когда мое сердце было бы разорвано в клочья, а мой мир рухнул из-за невозможности продолжать жить без нее.
Она не была мертва.
Но ее здесь уже не было.
И мы собирались вернуть ее.
Мое тело ломило. Болело все. Казалось, что моя грудь разрывается на части каждый раз, когда я делаю вдох. А когда наполняла легкие воздухом, то с таким хрипом, от которого страх пронизывал меня насквозь. Но при каждой слабости тела моя душа становилась жёстче и отказывалась ломаться.