У Маши была нездоровая привязанность не только к Воробьеву, но и к кошкам. У нее дома их жило аж три штуки — всех звали в честь небезызвестных пони. Флаттершай, Пинки Пай и Рарити. Любимицы Казанцевой.
Кошки были уже достаточно взрослыми, потому ничего не крушили, а по большей части просто спали, не приставая к хозяйке. Но сегодня был совсем не такой вечер. Сегодня к ней домой впервые придет Федор, так что даже ее названные дочери чувствовали исходящую от Маши нервозность. Рарити присела рядом с ней на пол, посмотрела на Машу с любопытством, а затем поднялась на задних лапках и вцепилась прямо в колготки на коленях девушки, оставляя рваные следы.
— Твою мать, ты! — Казанцева почти закричала, отчего кошка встрепенулась и пулей усвистела в одну из двух комнат. — Бешеная!
И как ей теперь предстать в таком виде перед Соколовым?
Тяжело вздохнув, Маша ушла в свою спальню. Стащила с себя колготки, оставаясь в милом темно-бежевом платье с рюшами и белым воротничком. Ладно. Она же дома — тут и колготки не нужны. Хотя те были очень красивыми.. Из сияющей серии «Кальцедонии». Придется покупать новые.
Казанцева немного нервничала. Почти сразу после первого свидания.. В общем, Федор вот-то нагрянет. Это и пугало, и радовало. Маша очень хотела увидеть его — причем в своих родных стенах. Но ей было также страшно от того, что может сегодня произойти. Она, конечно, девочка взрослая и знает, что, оставшись наедине, парочки грешат всякой срамотой. Особенно — в компании алкоголя. Этого делать точно нельзя.
И потом, хмыкнув, Казанцева ставит на стол в гостиной бутылку медового «Джим Бима». Она всегда предпочитала сладкую, но крепкую выпивку.
Через пару минут раздаётся звонок в дверь. Маша слово и сразу почувствовала, что там он. Она тут же отперла все замки и оказалась права — на пороге стоял Соколов.
От Федора, конечно, не укрылось то, что Маша не сказала ему о своих чувствах. Не то чтобы этого его охладило. Нет. Просто расстроило. Подкормило внутреннего червя. Теперь он предполагал, что, скорее всего, Маша его не любит. Но, в состоянии собственной бездумной влюбленности, он не счел, что это такая проблема.
Я буду делать для нее все, что угодно. Все, что она захочет, и тогда она обязательно меня полюбит.
Очень глупые рассуждения для парня, который знал много других девушек. Но никогда Федора не крыло по кому-то так, как по Маше. А когда ты кого-то так бездумно любишь, то мозги отключаются. Ты словно в мании — ноль критического мышления.
Когда-нибудь она тоже покажет мне свои чувства. Силу своей любви.
Так думал Федор. Было забавно, что он ещё сохранил наивность. Но не имея ее — вряд ли он бы вообще в это ввязался.
Парень заказал в кондитерской клубнику в шоколаде и сейчас нес эту коробку до комичности аккуратно. Когда Маша открыла дверь, Соколов расплылся в улыбке — она выглядела очень мило. Она это умела. Выглядеть милой.
— Привет, — он улыбнулся, — Это тебе.
Он протянул ей коробку, а затем развернулся и закрыл дверь.
— Я надеюсь, что тебе нравится клубника? Прости, не спросил.
Маша радостно приняла в руки коробку и тотчас принялась рассматривать. Такие знаки внимания — это приятно. За ней редко так ухаживали парни. И, тем более, никогда раньше не признавались в любви. Казанцева практически всю ночь не могла нормально спать, думая о словах Федора. Теперь девушка понимала, что может двигаться дальше. Дальше от Воробьева.
Ближе к Соколову.
— Мне очень нравится, — Маша подняла на него сияющий взгляд.
Федор снова улыбается и снимает с себя куртку. И в этот момент в прихожую навстречу ему выбегают кошки. Все три. Принимаются со всех сторон тереться о ноги парня, оставляя свою светлую шерсть на его черных джинсах.
На самом деле он даже не приехал — он прилетел на одном дыхании. И смотрел сейчас на Машу во все глаза. Это было пьяняще. По какой причине — непонятно, но факт оставался фактом. Федору хотелось остаться с Машей навсегда. Он даже жениться был на ней готов — хоть завтра.
Все это — последствие любовной горячки. Той самой, которую он подхватил незнамо где.
Она берет из его рук коробку, и смотрит на него так, что у Соколова сердце обмирает. Значит он завалит ее этой клубникой. И чем она захочет — только бы она на него так смотрела.
Он хочет сделать шаг навстречу девушке и вдруг ощущает, как под ногами что-то путается. Кошки. Федор смеётся.
— Сколько у тебя котов.
Человек, который любит животных не может быть плохим. Если у Маши есть много любви к животным, то и к нему будет достаточно.
— Это Рарити, Флаттершай и Пинки Пай. Да, они названы в честь пони.
— Да тут целый табун!
Про пони он не смотрел, но слышал, и то, что его девушка назвала в честь них своих кошек, показалось Федору умильным. Он многое находил таковым. И чем больше сталкивался, тем больше разгорались его чувства. Она казалась ему такой красивой и прелестной, что Соколов вряд ли мог предположить, что Маша имеет хоть какие-то недостатки.
Теперь вы видите — насколько все плохо?
— Замечательно выглядишь.
Отчего-то он чувствовал себя смущенным сейчас.
Маша снова улыбается. Ещё бы она не выглядела замечательно — не один час накручивала волосы, наносила нюдовый макияж, который вообще-то тоже был сложным, и подбирала платье.
— Ну что? Ты даже не поцелуешь свою девушку?
Казанцева смеется и, все ещё сжимая в одной руке коробку с клубникой в шоколаде, обвивает шею Соколова. Буквально висит на нем и в следующую секунду целует сама. Уже не так невинно и целомудренно, как вчера, а по-настоящему.
Соколов был очень влюблен. Он ещё не вошел в ту стадию, когда ты начинаешь хотеть ответа на свои запросы. Стадию разочарования и боли. Стадию сравнивания, когда ты видишь обнимающиеся парочки на улицах, девушек, которые смотрят на своих парней горящими глазами, и думаешь — почему у меня не так? Ведь я же очень ее люблю. Неужели моей любви мало?
Федор ещё не дошел до стадии, когда любви мало. Ему ещё его любви на двоих хватало.
Она подходит к нему и целует. И Федор в ответ делает тоже самое. Голова кружится и хочется Машу обнять так, чтобы косточки трещали.
— Я это… Припасла там бутылку. И ужин приготовила. Утка по-пекински.
— Очень аппетитно звучит, — шепчет Федор, все ещё не отпуская девушку из своих рук.
Маша вообще хорошо готовила. Нельзя сказать, что прям любила это дело, но ей вынуждено пришлось научиться — отношения с родителями у нее были сложными, далекими, и, даже будучи ещё подростком, Казанцева частенько оставалась сама по себе. А потом закрутилась вся эта история — ей поставили диагноз, что вылилось заодно и в РПП.
Но сейчас ей, правда, хотелось готовить. Не для себя — для своего парня.
— Да? — игриво спросила Маша, которая и сама не спешила отстраняться. — А что ты ещё находишь аппетитным?
Девушка специально провоцировала Федора — ей хотелось большего. Намного большего.
— На самом деле — все, — честно признался Соколов, скользя губами к шее Маши, а затем поднимаясь к уху. — Мне все очень-очень нравится.
Улыбка. Его глаза сияют, когда он смотрит на нее. Она — его принцесса, его солнышко.
У Маши мурашки от его поцелуев. Его щетина чуть колет и царапает кожу ее шеи, но девушка находит это чем-то лишь ещё более пьянящим.
— Давай — пойдем есть, а потом… Я тебе расскажу кое-что про свой аппетит.
Он смеётся и целует Машу снова. И снова. И снова. Сам вспомнил про еду, но и не может оторваться от Казанцевой.
Прошлой ночью…
Васильев привычно хмурился на месте преступления. Затем — в травмпункте, наблюдая за тем, как Чопре накладывают швы. Он не мог понять — почему нападения настолько участились? Почему, убив Тимофея Миронова, преступник выжидал две недели, а за одну последнюю словно с цепи сорвался? Духоликий не оставлял за собой никаких улик. Абсолютно. Словно он, и правда, был призраком. Ему так же претила мысль о том, что убийц двое. Таким образом работа усложнялась. Очень сильно усложнялась.
Следователь подозревал, что история этого года напрямую связана с Алексеем Воробьевым — все убийства, так или иначе, крутились вокруг него и его девушки. Но Воробьев был человеком публичным — мало ли, сколько у него может быть недоброжелателей?