Потом она смиряется, проявляет покорность и пишет о том, что готова удовлетвориться и тем, чтобы только быть с ним рядом в одном городе и изредка видеть его. Впрочем, в апреле 1667 года она сообщает, что в Рим возвращаться не планирует. Она устала от жизни, ничто её больше не радует, и она всё чаще заводит разговор о смерти. Очевидно, что Кристина пытается вызвать у кардинала чувство сострадания — последнее убежище покинутой женщины.
Психическое состояние королевы усугубляется в это время и сложными взаимоотношениями со шведскими властями. Униженная и оскорблённая, она возвращается из Швеции в Германию и по пути заворачивает в Варшаву, где после Яна II Казимира тоже освободилась корона. Но и там её не приняли, и она ни с чем, разбитая, обиженная на целый свет, возвращается в Гамбург.
К маю она тем не менее выздоравливает. Как и несколько лет тому назад в Стокгольме, к ней приехали французские доктора и поставили её на ноги… всё тем же куриным бульоном! 13 мая, на пути в Швецию, она не без рисовки пишет из Дании: «Я не думаю, что моя жизнь продлится долго. Мне бы только заплатить мои долги, и тогда я могла бы спокойно умереть…» Но, судя по всему, умирать она ещё не собирается и, отложив в сторону работу по продвижению Аззолино на папский престол, с головой окунается в борьбу за освободившийся трон Польши. Выборы очередного папы, как мы видели, она отмечает разнузданным праздником и своим поведением вызывает у степенных жителей Гамбурга удивление и возмущение. Новый папа — Климент IX — по мере своих возможностей оказывает ей протекцию.
Понемногу Кристина отвлекается от мучившей её проблемы на другие дела. Она начинает заниматься алхимией с Боррисом. Она интересуется проблемами переливания крови, а когда Аззолино присылает ей свою незаконченную комедию, она с энтузиазмом бросается на неё, анализирует поведение её персонажей, высказывает свои замечания. Время от времени она возвращается к своей неразделённой любви и, будучи «уверена, что только дружба с Вами является смыслом и счастьем всей моей жизни и смерти», заверяет Аззолино в своей неизменной «дружбе до самого гроба». По всей видимости, запреты кардинала напоминать ему о любви достигли своей цели, но время от времени чувства прорываются и она возвращается к этой теме, потому что это выше её сил.
Двадцать второго августа 1668 года: «…Если моя дружба мучает Вас, то заверяю Вас, что я готова покончить с собой, лишь бы освободить Вас от неё, и что смерть будет намного легче перенести, нежели чувство снисхождения, которое Вы ко мне питаете».
Двенадцатого сентября: «Я без ума от счастья, что Вы довольны мной! Буду стараться вести себя по отношению к Вам так, чтобы Вы всегда были довольны».
Когда Аззолино упрекнул Кристину в том, что она рассказала о своих чувствах к нему какой-то даме, она отвечала: «Не знаю, кто Вам донёс, но будьте уверены, что мои уста никогда Вас не скомпрометируют… Если же мою любовь к Вам читают по выражению моих глаз, которые вспыхивают при упоминании Вашего имени, то тут я ничего поделать не могу, напрасно пытаться скрыть то, о чём знает целый свет. Но, видно, такова моя доля терпеливо сносить Ваши упрёки».
Счастье длилось недолго, так как уже 10 октября горечь снова переполняет Кристину: «Надеюсь, Вы понимаете, что несчастья не изменили моего сердца. Я знаю, что от этого становлюсь в Ваших глазах ещё более противной, но что мне делать с этим? Такова моя судьба… Что бы со мной ни случилось, я до самой своей смерти останусь такой же. Прошу Вашего прощения за то, что захожу слишком далеко и осмеливаюсь говорить о неприятных вещах: сердце так переполнено, что я должна высказаться. Но не беспокойтесь. Вы обрадуетесь, увидев меня самой несчастной женщиной в мире, но я не буду жаловаться…»
Перед возвращением в Рим настроение королевы выравнивается: «Для меня несказанная радость снова увидеть Вас… Уезжаю отсюда с такой же радостью, с какой звёзды покидают чистилище…»
Кардинал Аззолино, несмотря на все мольбы и страдания Кристины, остался непреклонным, но сохранил по отношению к ней дружеские чувства. И не более того. Их дружба длилась ещё пару десятилетий, но любовь Кристины к нему так и не угасла. О кардинале биографы Кристины в последние годы её жизни упоминают скупо — он просто куда-то исчез, хотя всё время был рядом. Из римского периода сохранились записки, которыми они продолжали обмениваться, хотя виделись почти каждый день. Записки Кристины по-прежнему полны нежности и любви к кардиналу, в то время как его ответы подчёркнуто сухи и деловиты. Когда Аззолино в одной из записок обратился к ней с инициалами «S. М.», она впала чуть ли не в состояние экстаза от радости и восторга[138]. Как писал один немецкий историк, «могло случиться, что кардинал в это время чувства платонической любви превратил в чувства настоящей дружбы».
138
Что эти инициалы могли обозначать: «Sa Majesté» или «Sua Maestá» («Ваше Величество»), «Sempermea» или «Sempre mia» («Люби меня») или ещё что-то, известное только Кристине и Аззолино.