В комнате, отведенной для частной вечеринки, на которой они все присутствовали, говорил пожилой мужчина, а молодая женщина прижималась к нему. Когда он сел в кресло, она села к нему на колени, обвив руками его шею, а его большая рука машинально поглаживала ее поясницу, словно успокаивая капризного ребенка. И один раз он поцеловал ее в щеку и сказал, что она очень хорошая девочка. Именно тогда молодая женщина произнесла единственные слова, которые кто-либо мог услышать от нее в ту ночь.
«Спасибо, папочка».
Кинг предупредил ее, что если она будет продолжать так пристально наблюдать за парой, то будет наказана. Одним из правил таких встреч было «Не пялься. Мы все здесь уроды». Но она пялилась. Тридцатилетняя женщина превратилась в маленькую девочку, просто сделав свое лицо маской невинности, надув губы, широко открыв глаза и вцепившись в своего пожилого любовника обеими руками. Ей казалось очаровательным, что женщина хочет, чтобы с ней обращались как с ребенком, когда она сама так долго и упорно боролась за то, чтобы с ней обращались как со взрослой.
- Хочешь поиграть в эту игру? - прошептал Кинг ей на ухо.
- Нет, конечно, нет. Она...
- Что? Слишком развратная даже для тебя?
Это ранило. Не было ничего слишком распутного для нее.
Но... все же... понравилось бы ей? Притворяться маленькой девочкой? Называть своего любовника «папочка»? Пугающе. Проблематично.
И так возбуждающе...
Нет. Категорически нет. Она отказывалась даже думать о том, чтобы играть в эту игру. Притворяться маленькой девочкой будет унизительно, называть Его папочкой, вести себя словно ребенок, когда ей было двадцать пять.
Однако уже слишком поздно. Ее интерес к этой паре был замечен.
Им самим.
Давным-давно Он предупредил ее, что может возбудиться только одним из двух способов - причинив боль или унизив. Иногда по ночам Ему может быть недостаточно боли. Иногда по ночам Он унижал ее ради Собственного удовольствия. Затем он обещал воздерживаться от этой конкретной стороны своего садизма, насколько это возможно. Но время от времени оно проявлялось непрошеным образом. Во время порки она поняла, что у нее болезненно переполненный мочевой пузырь, и вместо того, чтобы отпустить ее в ванную, Он швырнул ведро в центр комнаты и приказал: «Давай». Когда у нее начались месячные на несколько дней раньше, и она проснулась от крови на Его белых простынях, Он стоял над ней у ванны, пока ей приходилось отстирывать пятна, и все это время она плакала от унижения.
Но после... ох... после. Он нагнул ее над тумбочкой в ванной и трахал сзади так грубо, что если бы у нее уже не было кровотечения, то определенно бы началось.
Однако эти унижения меркли по сравнению с этим новым адом.
Дрожащими руками она надела детскую ночную рубашку, которая сидела на ней так хорошо, что она поняла, что та была сшита специально для нее. В клубе был своего рода квартирмейстер, единственной обязанностью которой было обеспечивать высокопоставленных членов всем необходимым. Детская ночная рубашка, которая подошла бы взрослой женщине, вероятно, была одним из наименее странных запросов, которые она выполняла еженедельно.
На ней и ленточки были. С третьей попытки она смогла заплести свои непослушные черные волосы в две косички, и успокоить пальцы, чтобы завязать ленточки в маленькие бантики на концах. Она чувствовала себя напуганной, как ребенок, нервничала, как ребенок, и была взволнованной, как ребенок.
Когда она вышла из ванной, ей было уже не двадцать пять, а семь. Напуганная и несчастная семилетка. Если бы это была игра, она бы с удовольствием в нее поиграла, но это было игрой не для нее, а для Него. Она никогда не расскажет ни одной живой душе об этой ночи; это было слишком личным и интимным и, конечно, потому что в этом была суть... это было слишком унизительно.
В Его спальне был выключен весь свет, кроме старой латунной лампы на Его прикроватном столике. Он лежал на кровати в джинсах и черной футболке с длинными рукавами, рукава были закатаны, обнажая Его жилистые предплечья. Его ступни были обнажены, а светлые волосы были слегка влажными и зачесаны назад, как будто Он провел по ним несколько раз пальцами после того, как попал под снегопад. На кровати перед Ним лежала книга, которую она раньше не видела. Кровать была той же, но покрывала выглядели иначе. Обычно Он спал на белых простынях, покрытых простым белым одеялом.
Но сегодня Он их поменял. Однажды она рассказывала Ему, что в детстве любила навещать своих бабушек и дедушек, потому что у нее там была собственная кровать - двуспальная кровать с одеялом в пастельно-бело-голубую полоску, а простыни были покрыты смеющимися белыми лунами и улыбающимися желтыми звездами. Простыни и одеяло на Его кровати не были идентичны тем, которые она помнила со времен своего детства, когда навещала бабушку и дедушку. Но они были достаточно похожи, чтобы у нее перехватило дыхание.
Он, должно быть, знал, что она стояла там, но Он не смотрел на нее и не смотрел бы на нее, пока она не произнесла слово, которое Он хотел, чтобы она произнесла, слово, с которого начнется сегодняшнее унижение. Последнее слово, которое она хотела сказать Ему.
- Папочка? - Стоя в дверном проеме Его спальни, она чувствовала себя более обнаженной в этой детской ночной сорочке, нежели совсем без нее.
Он оторвал взгляд от книги, лежащей перед Ним, и улыбнулся ей снисходительной отеческой улыбкой.
- Что случилось, Малышка? - спросил он, и имя, которым Он называл ее в течение многих лет, теперь приобрело более мрачный оттенок. - Ты выглядишь расстроенной.
Она кивнула и обеими руками ухватилась за бант на ночной сорочке, нервно теребя ткань.
- Иди сюда. - Он пригласил ее жестом к себе, и она босиком подошла к Нему, медленно... медленно, притягиваемая к Нему и отталкиваемая в равной мере.
Он закрыл книгу и положил ту на прикроватную тумбочку. Она встала между Его коленями. Протянув руку, Он слегка потянул ее за кончик косы.
- Ты устала?
Она помотала головой.
- Тогда что случилось? - Его голос был таким нежным и заботливым, что она разрыдалась. Он притянул ее в Свои объятия и держал, пока она плакала. Усадив ее себе на колени, Он нежно укачивал ее и успокаивал, пока ее рыдания не стихли.