— Элеонор, ты не закончила историю, — наконец произнес он.
— Хорошо, что она этого не сделала, — ответил отец Джонс. — Это и так достаточно плохо.
— Плохо? Мне показалось, что все довольно хорошо написано.
— Хорошо? — Отец Джонс чуть не поперхнулся этим словом. — Это откровенно сексуально. Это задание по Библии, а не по письмам из Пентхауса.
— Вы говорили студентам, что они не могут включать сексуальное содержание в свои рассказы? — спросил Сорен.
— Дело не столько в содержании, сколько в подтексте, — сказала школьный консультант самым умиротворяющим тоном. — Никто не мог бы описать секс так красочно, если бы у него его не было. Мисс Шрайбер, как и все студенты, подписала кодекс чести. Секс вне брака является нарушением кодекса.
— Тогда, я полагаю, Руфь были бы не рады в этой школе. Как и царице Есфирь, Тамар или царю Давиду.
— Отец Стернс, — сказала миссис Оутс, школьный психолог, — мы все знаем, что отец Элеонор недавно умер, и нас встревожили некоторые детали этой истории. Например, Руфь, называющая Вооза своим отцом во время полового акта.
Элеонор открыла рот, чтобы защититься. Сорен поднял руку, призывая ее к молчанию.
— Я полагаю, вы имеете в виду диалог, в котором Вооз спрашивает: «Кто твой папочка?», и Руфь отвечает: «Ты, Вово?»
— Ну... да, — сказала миссис Оутс, краснея.
Сорен повернулся к Элеонор. «Извини», — одними губами произнесла она и подавила желание назвать его «Вово». Сорен вздохнул и посмотрел на школьного психолога.
— Кто твой папочка? — повторил Сорен. — Это и есть предполагаемый крик Элеонор о помощи?
Психолог попыталась ответить, но директор перебил ее.
— Написание такой истории кажется странным поведением для молодой девушки, чей отец был убит на прошлой неделе. Наши соболезнования, конечно, но вы понимаете нашу озабоченность?
— Мой отец недавно умер, и если бы у меня был шанс, я бы станцевал ирландскую джигу на его могиле, так что я вряд ли могу осуждать Элеонор за то, что она избавилась от отца—преступника, отправившегося в тот круг ада, который уготован мужчинам, которые заставляют своих детей совершать за них тяжкие преступления. И если бы Элеонор каким—либо образом подверглась сексуальному насилию со стороны своего отца, она бы сказала мне. Верно, Элеонор?
— Верно. Он никогда ко мне так не прикасался. Меня бы до сих пор тошнило, если бы он это сделал.
— Ну вот, — сказал Сорен. — Мы закончили?
— Не совсем, — продолжил директор. — Мы все еще…
— Могу я взглянуть на рассказы других учеников?
Отец Джонс и директор школы переглянулись, прежде чем передать Сорену стопку тетрадей. В течение следующего часа Сорен прочитал двадцать одну историю, пока все ждали. Элеонор достала свою домашнюю работу и притворилась, что что—то с ней делает. По обеим сторонам от себя Сорен сделал две стопки. Закончив читать, он поднял стопку слева.
— У вас проблема, — сказал Сорен.
— Какая? — спросил директор.
— В вашем классе по английскому девять учеников — убийцы.
— Что?
— Девять историй, написанных одноклассниками Элеонор, содержат откровенные описания убийств человека — три распятия, два обезглавливания и множество других жестоких смертей. Вы должны немедленно позвонить в полицию и арестовать этих студентов.
Сорен бросил работы на стол директора.
В комнате воцарилось молчание, пока не заговорил отец Джонс.
— Отец Стернс, при всем уважении, есть разница между этими историями и рассказом мисс Шрайбер.
— Да, есть, — ответил Сорен. — Эти работы написаны мальчиками. Интересно, что именно девушку выделили за то, что она написала непристойность, но парней это не коснулось.
— Мальчикам нравятся войны, насилие и тому подобное, — ответил директор. — Это естественно.
— Для подростков также естественно проявлять интерес к сексу. Кроме того, секс по обоюдному согласию между двумя взрослыми, кем Руфь и Воозы были, это законно, — парировал Сорен. — В то время как, убийство — нет. Теперь вы либо ставите Элеонор проходную оценку за ее рассказ и позволяете ей вернуться в класс, либо вызываете полицию и арестовываете этих девятерых учеников мужского пола.
— Мы не собираемся арестовывать студентов, — ответил директор. — Мальчики писали библейские истории...
— Как и Элеонор.
— Если она занимается сексом, а это явно так, если она пишет такого рода материалы, это нарушение кодекса чести …
— Простите меня за прямоту, — сказал Сорен. — Я был женат и овдовел до того, как стал иезуитом. Я хорошо осведомлен о механике полового акта, и действие, которое описывает Элеонор в своей истории, могло быть совершено только в том случае, если бы Руфь была феноменально гибкой, а «нога» Вооза была бы длиной от тринадцати до пятнадцати дюймов. Писать о сексе не обязательно означает, что кто—то им занимается.
— Возможно, — мягко сказал школьный консультант, — если она согласится пройти психологическое и медицинское обследование, тогда…
Сорен встал. Она часто видела, как он использует свой рост в своих интересах, и сегодня он в полной мере использовал все свои шесть футов четыре дюйма.
— Если кто—нибудь тронет Элеонор или любого другого несовершеннолетнего члена моей общины без моего разрешения, вам придется ответить передо мной и Американским союзом защиты гражданских свобод. — Сорен обвел взглядом комнату, призывая кого—либо возразить ему. Никто не произнес ни слова. — Элеонор, ты можешь вернуться в класс. Позже мы поговорим о том, какой вид письма подходит и не подходит для школьных заданий. Да?
— Да, Отец Стернс. — Поскольку ее никто не остановил, она вышла из кабинета. Однако она не вернулась в класс, а ждала в коридоре. Пять минут спустя Сорен вышел из кабинета директора с выражением в глазах, которое можно было бы охарактеризовать как убийственное.
— Им повезло, что иезуиты — пацифисты, — сказал он, застегивая мотоциклетную куртку поверх клерикальной рубашки. — Почему ты не на уроке?
— Хотела поблагодарить тебя, — сказала она, идя рядом с ним к стеклянным двойным дверям в передней части школы.
— Ты можешь отблагодарить меня, окончив школу, прежде чем нам снова придется проходить через эту чушь.
Она рассмеялась.
— Еще четыре месяца. Спасибо, что снова спас мою задницу от огня.
— Твоя задница — моя задница. Если она будет гореть, то этот огонь устрою я.
— Оу... Ты говоришь самые милые вещи, Блонди, — сказала она и остановилась возле дверей. — Знаешь, если бы они заставили меня раздеться перед врачом, они бы увидели синяки от ладоней на моих бедрах, оставленные одним высоким светловолосым садистом, которого мы оба знаем и любим.
— Синяки еще не сошли? – кажется, Сорену было неприятно это слышать.
— Не совсем. Они в мерзкой желтой стадии.
Сорен остановился у дверей.
— Тебя все еще устраивает то, что произошло той ночью?
— Устраивает? Что я дурачилась со своим священником на похоронах его отца полторы недели назад?
— Признаюсь, я никогда не предполагал, что мы станем настолько близки так скоро. Я не жалею об этом. Но мне все еще немного не по себе. — Это было скромное признание, и ее сердце тронуло то, что он был так же тронут случившимся, как и она. Возможно, даже больше.
— Я знаю, что ты давно не был с кем—то… ну, вот так.
— Очень давно, — тихо сказал он.
— Не знаю, как ты, но я с нетерпением жду повторения. Я имею в виду, часть про дурачиться. Не похоронную часть.
Сорен улыбнулся ей.
— Позже. После того, как закончишь школу.
— Что потом?
Сорен сунул руку в карман и вытащил что—то, похожее на часть сорняка.
— Я намеревался отдать тебе это позже.