— Я люблю его, — сказала Диана. — Ты же знаешь это.
— Знаю, — ответила Нора. Диана была одним из первых мелких скандалов Сорена в «Пресвятом Сердце». Это была белоснежная консервативная община, а Диана была чернокожей и разведенной. Когда Сорен нанял ее, на ее расчетном счету было сорок долларов, и единственное, что превышало его лояльность к секретарше, — это ее лояльность к нему. — Он тоже любит тебя. Я не знаю, сколько раз он говорил мне, что не может управлять церковью без тебя.
— Почти так и было. В прошлом году он пришел в офис с таким видом, словно кто—то умер, и не сказал мне, почему. Не раньше, чем через неделю. Только когда я умоляла его на коленях — и это не преувеличение, — он рассказал мне, что случилось. Двенадцать лет я работала на этого человека, и я понятия не имела, что у него есть... ты. Пока ты не ушла.
— Так ты злишься на меня или на него?
— Я ни на кого не злюсь. Вы оба взрослые люди. Он сказал, что между вами ничего особенного не происходило, пока тебе не исполнилось двадцать.
— До двадцати лет я хранила девственность. До него.
Диана поморщилась.
— Мне жаль, — сказала Нора, хотя это было не так. — Ты, вероятно, не хочешь, чтобы этот образ был у тебя в голове. Послушай, я знаю, что он тебе небезразличен, и тебе, должно быть, было тяжело узнать, что у него была...
— Любовница?
— Ты не первая меня так называешь. Так или иначе, я знаю для тебя это было шоком, но он...
— Ты вернешься к нему?
— Что? Ты серьезно?
— Да. Ты вернешься к нему?
— Я не планировала. А что?
— Потому что он скучает по тебе. И он уже не тот без тебя.
— Позволь уточнить: ты, секретарь священника, советуешь бывшей любовнице священника снова начать с ним спать?
— Я не осуждаю его за то, что у него были отношения. В Библии говорится, что человеку нехорошо быть одному. Но я... Я не хочу. Я больше не хочу видеть, как ему больно.
— Я больше не хочу испытывать боль. Ты знаешь, как трудно быть влюбленной в католического священника?
— Не могу представить, что это легко.
— Не легко. И прежде чем ты решишь, что я плохая из—за того, что бросила его, ты должна знать, что он оттолкнул меня. Он перешел со мной черту, и у меня не было выбора.
— Он перешел с тобой черту? — В голосе Дианы звучало сомнение.
— Да.
— Тебе было двадцать, когда он переспал с тобой. Взрослая женщина. Когда мне было двадцать, я уже была в первом браке. Если бы тебе было пятнадцать, может я бы и посочувствовала. Но когда дело доходит до разговоров о пересечении границ, взрослой женщине, которая спит со священником, не о чем говорить.
Нора улыбнулась.
— Знаешь, Диана, в ночь твоей свадьбы он предупредил меня, что, если нас когда—нибудь поймают, я возьму на себя львиную долю вины. Думаю, он был прав.
— Все, что я хочу сказать, это то, что ты нужна ему. Он любит тебя. Он говорит...
— Что я говорю?
В дверях стоял Серен.
Нора вздохнула.
— Твоей секретарше нужна дверь в кабинете, — сказала Нора.
— Она не хочет. Я предлагал, — ответил Сорен.
— Если у меня будет дверь, люди захотят войти, закрыть ее и сказать мне то, что я не хочу слышать. Его работа — заботиться об этих людях и их проблемах. Моя работа — заботиться о нем.
— Что ты делаешь превосходно, — сказал Сорен своей многострадальной секретарше. — Возможно, слишком превосходно.
— Кто—то же должен о тебе заботиться, верно? — спросила Диана. Этот вопрос был ножом в живот Норы. Смысл был ясен — Диана должна была заботиться о нем, поскольку Нора больше этим не занималась.
— Элеонор? Предполагаю ты здесь, чтобы встретиться со мной?
— Если у тебя найдется минутка.
— На самом деле, нет. У меня свидание с несколькими раскаявшимися грешниками. Но если хочешь подождать в моем кабинете, я закончу через час.
Он развернулся на каблуках и пошел в противоположную сторону.
— Сейчас у него исповеди, — сказала Диана. — Как он сказал, ты можешь подождать его, если хочешь.
— Нет. Я не хочу ждать. Прости.
Она оставила Диану в ее кабинете и последовала за Сореном по коридору. В «Пресвятом сердце» была исповедальня в традиционном стиле, две двери по разные стороны и ширма между ними. Когда—то та стояла в углу святилища, но Сорен приказал перенести ее в нишу в конце западного коридора, которая когда—то была Часовней Вечного Поклонения. Это было более безопасное, тихое и интимное место для обнажения души, чем святилище. Она вошла в старую часовню и закрыла за собой деревянную дверь. Выгравированная табличка на двери предупреждала не входить, если дверь закрыта. Никто не побеспокоит их, пока она не скажет свое слово.
Нора вошла в ту часть исповедальни, которая предназначалась для кающихся.
— Я слушаю, когда будете готовы говорить, — сказал Сорен по другую сторону ширмы. Хотя она не могла видеть его лица, по его голосу она поняла, что он не знал, что это была она.
— О, я готова говорить, отец.
Она услышала его вздох.
— Я далек от того, чтобы помешать грешнику исповедоваться, — сказал он.
— На самом деле я здесь ради вашей исповеди.
— Моей?
— Что произошло между тобой и Миледи?
— Ничего такого, о чем тебе нужно знать.
— В медальоне на ее шее был твой волос, а теперь у меня есть ноутбук. Эти вещи взаимосвязаны.
— Если тебе так уж хочется знать, я пошел поговорить с ней, потому что она угрожала нам обоим. Все домины Кингсли — здравомыслящие женщины. Я полагал, что смогу договориться с ней. Она сказала, что не собиралась раскрывать меня перед кем—либо, а просто пыталась подколоть тебя. Когда я собрался уходить, она спросила меня, можно ли ей взять прядь моих волос. Я сказал ей «нет». Она спросила меня, не продам ли я их ей. Я вспомнил, что тебе очень нужен был компьютер, чтобы ты могла написать свою следующую книгу, и что ты думала, что он будет стоить две тысячи долларов. Я назвал свою цену. Она охотно заплатила.
— Она прикасалась к тебе?
— Я не верю, что можно подстричь чьи—то волосы, не прикасаясь к этому человеку.
— Ты знаешь, что я имею в виду.
— Тебя волнует, что она это сделала?
— Есть люди, которые заслуживают того, чтобы прикасаться к тебе, и люди, которые этого не заслуживают. Она не заслуживает того, чтобы прикасаться к тебе.
— Она поцеловала меня. Я позволил ей.
— Тебе понравилось?
— Я полагаю, что стандартная поговорка звучит так: «Это было похоже на поцелуй моей сестры», но, конечно, ты понимаешь, что это означает нечто совершенно иное для меня.
— Значит, тебе все—таки понравилось?
— Нет.
Нора крепко зажмурилась. Было бы почти лучше, если бы ему это нравилось. Представить, как он сидит там, страдая от поцелуя, закрыв глаза и думая об Англии, и все ради того, чтобы у нее был гребаный ноутбук, который она могла бы купить себе через неделю или две...
— Почему? Почему ты сделал это, Сорен?
— Я хотел сделать тебе подарок.
— Нет, ты хотел заставить меня ревновать, разозлить или свести с ума. Если бы ты хотел сделать мне подарок, ты бы нарвал у дороги букет чертовых маргариток.
— Ты не можешь написать книгу маргаритками, — ответил он.
Нора обхватила руками живот, чувствуя тошноту, головокружение и отвращение.
— Тебе понравился?
— Он идеальный, — прошептала она. — Именно то, что я хотела.
— Диана выбрала его. Как ты знаешь, я в некотором роде Луддит.
— Сорен, я... — Нора пребывала в агонии нерешительности. — Я не собираюсь бросать свою работу и свою жизнь и возвращаться к тебе только потому, что ты купил мне подарок или что бы это ни было. Ты ведь знаешь это, верно?
— Оставь его. Используй его. В конце концов, я дорого заплатил за него.
— Я оставлю его, — пообещала она. — Я не вернусь к тебе... но я оставлю подарок.
— Ты вернешься ко мне, когда будешь готова.