Экстаз пульсировал и, наконец, угас. Он отвязал ее запястья от спинки кровати и притянул ее к Себе, ее грудь прижалась к Его груди, ее нога легла на Его бедро, Его пальцы нежно исследовали ее влажные дырочки.
— Лучше? — спросил он, и она поняла, что Он имел в виду, было ли это лучше, чем в прошлый раз. Хуже быть не могло.
— Идеально, сэр. — Теперь все было идеально — Он был идеален, секс был идеальным... идеальный вечер...
— Parfait, — сказал Он, и она вспомнила Его разговор с их королем и спросила Его об этом.
— Что он сказал тебе обо мне? Я слышала, как он сказал «parfait».
— Он сказал, что ты идеальная саба.
— Что еще он сказал? — спросила она, потому что знала, что за этим кроется нечто большее.
Он не сразу ответил.
— Сэр?
Ее сэр улыбнулся, но это была невеселая улыбка. И все же она спросила, и Он ответит.
— Он сказал... «Наслаждайся этим, пока есть такая возможность».
***
Она услышала шаги на лестнице хора и оторвалась от своего письма.
— Разве это не мой любимый лапсарианин. Как поживаете, мисс Нора?
— Здравствуйте, Отец Майк. Вы ведь знаете, что лапсарианин — это термин, относящийся к грехопадению человека, верно? А не означающее отступника—католика.
— Ну, это должно означать, что он бывший католик. Звучит, как плохой католик. Я давно хотел тебя кое о чем спросить, — сказал он, перекидывая что—то похожее на тяжелую коробку через спинку скамьи. — Откуда юная леди, которая пишет непристойные книги, так много знает о теологии?
— Осмос.
Отец Майк О'Дауэлл, священник церкви Святого Луки, поднял седую кустистую бровь, глядя прямо на нее.
— Раньше я «встречалась» кое с кем, у кого была докторская степень по теологии, — объяснила она. — Это была грязная шутка.
— Я священник, а не ребенок. Не обязательно заключать слово встречаться в кавычки. Я полагаю, ты раньше спала с кем—то, у кого была докторская степень по теологии?
— Именно так.
— Осмос. Понимаю. — Он постучал себя по носу и указал на нее. — Умно.
— Я шокировала вас?
— Нет, мэм.
— В один прекрасный день я обязательно шокирую вас, Отец Майк. Это моя главная цель в жизни.
— Удачи тебе в этом, моя дорогая. Раньше я исповедовал мужчин, приговоренных к смертной казни. Я был бы более шокирован, если бы ты никогда ни с кем не "встречалась".
— Сегодня утром я "встречалась" с девятнадцатилетним парнем.
Отец Майк задумчиво вздохнул. — Боже, скучаю по своим девятнадцати.
Нора рассмеялась. Отец Майк выглядел как священник старой школы, и говорил с легким ирландским акцентом, но он ничуть не удивился. У него был очень хмурый вид, но тот слишком быстро сменился улыбкой, чтобы напугать ее.
— Отец, вам нужна помощь?
— Пожалуйста. Только если я не прерываю ваши молитвы.
— Не молюсь, — сказала она, доставая из коробки стопку новеньких блестящих голубых сборников церковных гимнов и помогая Отцу Майку раскладывать их на задней части каждой скамьи. — Просто размышляю.
— Размышляешь? Звучит опасно.
— Так и есть.
— Проблемы с парнями? — спросил он.
— Всегда.
— Кто—то разбил тебе сердце?
— Нет. Я разбила кому—то.
— Чувствуешь себя виноватой? — спросил Отец Майк. — Еще есть надежда, если ты не утратила своего католического чувства вины.
— Простите. Никакой вины. Не там, где это касается его. Просто… мы были очень счастливы вместе вплоть до того момента, пока не разошлись.
— Что произошло?
— Я изменилась, — ответила она. — Мне нужно было кое—что сделать со своей жизнью, а он не позволил. Мне пришлось выбирать между тем, чтобы остаться с ним и не быть настоящей собой, или быть настоящей собой и уйти от него. Это имеет смысл?
— О, да. Со мной такое случалось, девочка. Мой родной брат не разговаривал со мной в течение пяти лет после того, как я ушел из дома, чтобы присоединиться к церкви.
— Пять лет? Но вы ирландец. Разве не предполагается, что один ребенок в семье должен отправиться в монастырь или семинарию?
Отец Майк выпрямился и уставился на кованый железный крест, висевший на стене позади хора.
— Наш священник рос... он плохо обращался с моим старшим братом.
— Майк, — сказала она, и сжала его руку. — Мне жаль.
— Мы посадили этого ублюдка в тюрьму после того, как мой отец избил его клюшкой для гольфа. Десять лет спустя, когда я сказал семье, что присоединяюсь к церкви, Симус сказал, что это все равно что мужу еврейской девушки вступить в нацистскую партию.
— Путь, который я выбрала, он причинил боль моему... бывшему, кем бы он ни был. То, что я хотела сделать со своей жизнью, тем человеком, которым хотела стать, он не мог быть частью этого, — сказала Нора.
— Симус испугался, когда я стал священником. В первый раз, когда он увидел меня в колоратке, он поклялся, что больше не хочет меня знать. Я выглядел так же, но он не мог меня видеть. Прошло некоторое время, прежде чем его глаза привыкли.
— У моего джентльмена очень хорошее зрение. Но он все еще не видит меня такой, какая я есть.
— Ты не жалеешь о том, что рассталась с ним?
— Если бы мне пришлось пройти через это снова, я бы сделала то же самое. И, — сказала она, бросив взгляд на свой закрытый ноутбук в сумке, — мы, несомненно, наслаждались тем, что у нас было.
— Тогда в чем проблема, девочка?
Нора пожала плечами, перебирая сборники гимнов, которые держала в руке.
— Я скучаю по нему.
Отец Майк посмотрел на нее с состраданием, и эта доброта почти уничтожила ее.
— В этом и проблема, не так ли?
— Да, — ответила Нора, сглотнув ком в горле. — Да, так и есть.
— Думаешь, он вернется? — спросил Отец Майк, собирая старые, рассыпающиеся сборники псалмов и начиная укладывать их в коробку.
— Продолжаю на это надеяться. Пока безуспешно.
— Он хороший человек?
— Он… — Нора помолчала, пытаясь придумать, как лучше ответить на этот вопрос. — Однажды он продал свою очень ценную вещь, чтобы купить мне то, в чем я нуждалась, но чего не могла себе позволить в то время.
— Что он тебе купил?
— Ноутбук, чтобы я могла писать свои непристойные книжки.
— Что он продал?
— Свое достоинство.
— Тогда, похоже, он очень хороший человек.
— Он самый лучший мужчина на свете, — сказала Нора и поняла, что, произнося эти слова, она имела в виду именно их.
— Звучит так, будто ты все еще влюблена в него.
— Да. Он знает, что это так.
— Он все еще любит тебя?
— Когда я проверяла в последний раз, любил. Кажется, все так просто, не так ли? Он любит меня. Я люблю его. Но это совсем не так.
— Бог сказал: " Любовь терпелива. Любовь добра.". Он никогда не говорил: " Любить легко".
— Любовь терпелива, — повторила Нора. — Ты думаешь, если я буду терпелива, он в конце концов смирится и полюбит меня такой, какая я есть, вместо того, чтобы ждать, пока я стану кем—то, кем я не являюсь?
— Я сильно облажался за шестьдесят восемь лет. Бог все еще терпеливо ждет, когда я все сделаю правильно, и Он еще не отказался от меня.