— Отлично. Я дам ему еще шестьдесят пять лет, чтобы он пришел в себя. Потом начну жить собственной жизнью. Но после, я найду другого священника, которого буду любить.
Глаза Отца Майка округлились, как облатки для причастия.
— Я наконец—то шокировала вас? — спросила она, протягивая стопку сборников гимнов.
Он снова покачал головой, и его глаза вернулись к своему нормальному размеру.
— Тебе придется придумать что—нибудь получше. Я знаю слишком много священников. Кто—то, кого я знаю?
— Я шучу, — солгала она. — Я бы не стала спать со священником. Это грешно.
— Ради твоего же блага, я надеюсь, что ты шутишь.
— Почему?
— Ты милая девушка, даже если и исправляешь мою теологию. Связь со священником? Я бы не пожелал такого своему злейшему врагу.
— Все так плохо? — спросила Нора, стараясь, чтобы ее голос звучал нейтрально, пока она укладывала сборники гимнов в коробку.
— У священника, с которым я учился в семинарии, много лет была любовница. Пятнадцать, если ты можешь в это поверить, прежде чем все закончилось.
— Закончилось? Их поймали?
— Однажды темной ночью она запила бутылочку снотворного бутылкой водки. Так и не проснулась.
Отец Майк произнес эти слова небрежно, но Нора ощутила их как удар под дых. Она хотела спросить, как звали эту женщину, какую церковь она посещала. Нора хотела знать, называл ли ее священник ласкательным именем, от которого та таяла, говорил ли он ей, что она нужна ему, говорил ли он ей, что она — его сердце.
— А он? — спросила она нейтральным тоном, опуская сборник гимнов в коробку. — Что случилось с ним?
— Они перевели его в церковь за пятьсот миль отсюда. Они отправили его собирать вещи так быстро, что у него даже не было возможности отдать последние почести ее семье.
— Это ужасно, — сказала Нора, избегая встречаться с ним взглядом.
— Это позор, вот что это такое. Она думала, что отдает ему лучшие годы своей жизни. Оказалось, что это были единственные годы. Самоубийство — смертный грех, но я бы возложил это на его голову, а не на ее.
— Вы правда думаете, что Бог хочет, чтобы духовенство соблюдало целибат?
— Не имеет значения, хочет этого Бог или нет. Церковь хочет, и церковь устанавливает правила. Бог тоже не хочет, чтобы все мужчины брили головы и маршировали строем, но армия, безусловно, этого хочет. Если хочешь вступить в армию, будь готов маршировать. Не хочешь маршировать — не вступай в армию. Если ты все—таки пойдешь в армию, во имя Господа, не выходи замуж за пацифиста.
— Иногда ты ничего не можешь поделать с тем, в кого влюбляешься.
— Сердце хочет того, чего оно хочет, — ответил Отец Майк. — Вот почему Бог дал нам сердца и здравый смысл, и Он расположил их в разных местах.
— Мы Католики, Отец Майк. Мы верим в Пресвятое Сердце, помните? Никто не говорил о Пресвятом здравом смысле.
— Верно. Но все же, мое сердце разрывается из—за той девушки.
— А что насчет вас? — спросила она. – Жалеете о том, что стали священником? Есть в чем раскаиваться?
— Быть священником было моей путеводной звездой в этом путешествии. Но иногда я задумываюсь о детях, которых у меня не было. Тебя всю жизнь называют отцом, ты не можешь не удивляться...
Нора посмотрела на железный крест на стене.
— Мой старый священник был бы прекрасным отцом. — Она вспомнила свой давний визит в Данию и то, как Сорен держал на руках свою маленькую племянницу Гитте. Он часами ходил с ней, пытаясь утешить и унять ее мучительные крики. Он был так терпелив, так бесконечно терпелив. Нора сама не хотела иметь детей и нисколько об этом не сожалела. Но Сорен никогда не держал на руках своего сына или дочь? Это причинило ей боль. Об этом она сожалела. И ей было неприятно думать об этом, но Сорен был старше ее на четырнадцать лет, а женщины живут дольше мужчин. Разве не было бы здорово, чтобы часть Сорена продолжала жить после его ухода?
— У меня разрывается сердце, когда я понимаю, что у него никогда не будет детей, — сказала Нора. — И у вас тоже. Я бы хотела, чтобы они разрешили священникам жениться. Вам не кажется немного странным, что священники проповедуют о любви, когда им не позволено ее чувствовать?
— О, священники знают о любви все, что только можно знать.
— Вы знаете, не так ли? — спросила она с улыбкой.
— Не путайте любовь с романтикой, юная леди. Романтика прекрасна, это жест, это прогулка в парке с красивой девушкой. Любовь иногда уродлива. Это как забраться в зону боевых действий, чтобы спасти друга. Романтика нашептывает приятные глупости. Любовь говорит горькую правду. Романтика дарит обручальное кольцо. Любовь принимает пулю на себя. Я отказался от брака, детей, секса и семейного уюта, потому что я люблю своего Господа, и я бы принял пулю за любого в этой церкви, включая вас, юная леди. Теперь вы говорите мне, что я не знаю, что такое любовь.
Нора не могла сказать ему этого, потому что не могла вымолвить ни слова. Она перегнулась через скамью и обняла Отца Майка.
— Ты флиртуешь, — ответил он дразнящим тоном. — Мое сердце принадлежит другому.
— Я не флиртую, — сказала она, положив голову ему на плечо. — Иногда даже бывшие католики нуждаются в объятии священника.
Отец Майк ухмыльнулся и похлопал ее по спине ласково, как дедушка. В кармане у нее завибрировал телефон, и она закатила глаза.
— Простите, — ответила она. — Это у меня.
— Хорошо. Я уж было испугался, подумал, что это мой кардиостимулятор.
Нора посмотрела на телефон. — Ну. Помяни дьявола, — сказала она.
— Это он? — прошептал Отец Майк, улыбаясь ей, как девочка—подросток на вечеринке с ночевкой.
— Да.
— Ответь ему, девочка. Может быть, он наконец—то придет в себя. Я бы так и сделал, будь на его месте.
Нора перегнулась через скамью, поцеловала Отца Майка в щеку и нажала кнопку ответа.
— Лучше бы это были хорошие новости, — сказала она.
— Определенно хорошие, — раздался звонкий голос в трубке.
— Я очень занята, — сказала она. — Я в церкви Святого Луки, помогаю моему другу—священнику раскладывать сборники гимнов.
— Если бы я не знал Майка О'Доуэлла, я бы предположил, что "раскладывать гимны" — это эвфемизм.
— Не эвфемизм, если только ты не звонишь и не просишь меня разложить твои сборники гимнов.
— Мои гимны и так в идеальном порядке, но спасибо. — Его голос был холодным, сдержанным, ровным. И все же она чувствовала, что что—то не так, трещину в его самообладании.
— Тогда чем я обязана этому телефонному звонку?
— Ты нужна мне.
— Мне принести бутылку вина и надеть нижнее белье? — спросила она. — Или принести нижнее белье и надеть вино?
— В этом нет необходимости. Боюсь, это будет не особенно романтичный вечер.
— Что случилось? — спросила она, выскальзывая через боковую дверь Святого Луки на парковку.
— Произошел несчастный случай.
— Что случилось? — спросила Нора, ее желудок прижался к асфальту. — Кто—то пострадал?
— Обсудим вечером. Я должен идти.
— Сорен, подожди. Кто—то пострадал?
— Да, — сказал он, и в его голосе звучали смирение и усталость.
— Кто?
— Поговорим об этом вечером.
— Сорен, — повторила она. — Пожалуйста, ты пугаешь меня. Кто пострадал?
Он вздохнул, и сердце Норы слегка замерло от этого вздоха. То, что он не хотел говорить ей, кто пострадал, означало, что она не хотела знать.
— Я.
Глава 24
Очищая раны
Нора ехала в «Пресвятое Сердце» так быстро, как только могла, всю дорогу молясь, чтобы Сорен был дома один. Она припарковала машину за домом в роще, окружавшей дом священника. Когда Нора подошла к боковой двери дома, она обнаружила табличку, приклеенную скотчем к окну. Надпись гласила: «Посетителям вход воспрещен. Оставьте отца Стернса в покое. Это приказ». Она была подписана «Диана, которая серьезно относится к делу».