Когда пропели последний гимн и пришло время расходиться, Клэр обняла Нору за талию, и они вместе пошли по проходу. Через несколько минут пятнадцать священников, принявших публичные и частные обеты, появились на улице для приветствия близких.
— Иди, — Нора сказала Клэр. — Ты единственная семья, которая есть у него. Он хочет, чтобы ты познакомилась с его приходом.
— Смогу ли я увидеть тебя снова? — спросила Клэр. — Он уходит, а я не… — Она остановилась и тяжело сглотнула, переводя дыхание. — Я хотела бы быть рядом с кем—то, кто его знает и любит. Я знаю, что это не лучшая идея, но не могла бы ты над ней подумать?
— Может быть ланч?
— С удовольствием. — Клэр улыбнулась, и Нора заметила слезы в ее глазах.
— Как и я.
— Ты поговоришь с ним? — Спросила Клэр, с отчаянием в глазах и надеждой в голосе.
— Я подожду, пока он не окажется наедине. Иди. Он ждет тебя.
— Ты ему нужна, — сказала Клэр. — Но я пойду и обниму его своим особым способом. Вероятно, ему это тоже нужно, даже если он не признает этого.
— Будь нежной. Он все еще восстанавливается от аварии.
— Я нежно обниму его, — сказала Клэр и еще раз сжала руку Норы, прежде чем отпустить ее. Она побежала к Сорену, и Нора рассмеялась, увидев, как Клэр, уже взрослая женщина двадцати девяти лет, бросилась в объятия своего старшего брата, как много лет назад, когда Нора пошла с ним на похороны его отца. Нора была благодарна за присутствие Клэр в его жизни. Она была твердой опорой Сорена, и у нее был дар взять этого напыщенного священника и превратить его обратно в человеческое существо одним захватом—объятием и шутливым оскорблением.
— Frater! — Сказала Клэр, цепляясь в него, словно она умрет, как только отпустит его.
— Веди себя прилично, Soror, — Сказал Сорен, гладя ее по голове. — Не напугай моих прихожан. Они думают, что ты нормальная в моей семье, и мы не хотим испортить это впечатление.
С расстояния около двадцати футов Нора наблюдала, как Сорен знакомил Клэр с каждым членом Пресвятого Сердца, который произнес Финальные обеты. Нора видела по их лицам и слышала по их словам, что никто из них не знал, что на этой неделе Сорен уезжает навсегда. Зная Сорена, он решил уйти без долгого прощания. Никаких прощальных вечеринок. Без фанфар. Только объявление с кафедры, сделанное временно исполняющим обязанности священника, о том, что отец Маркус Стернс был призван на миссионерскую службу. Он посылает свою любовь и просит ваших молитв.
С божьей помощью и чуточкой удачи, это объявление делать не придется.
Когда, наконец, последний прихожанин пожал Сорену руку, обнял или поцеловал в щеку, Нора вышла из тени и подошла к нему. Клэр сказала что—то ему на ухо и ушла, бросив на Нору последний умоляющий взгляд.
Жуткое спокойствие охватило Нору. Спокойствие и сосредоточенность, которые, казалось, исходили извне. Она была на миссии, и миссия была всем, что имело значение.
Она потянулась в карман своего жакета и достала сложенный бумажный прямоугольник.
— Рад тебя видеть здесь, Элеонор, — сказала Сорен. — Приятно снова видеть тебя в церкви.
Они были на публике. Шанс быть услышанным слишком велик, чтобы говорить друг другу правду. Они прятались за банальностями и кодовыми словами. Но ей не нужно было скрывать то, что она хотела ему сказать.
— Приятно снова быть в церкви. Может, я не так уж и опустилась.
— Мог бы сказать то же самое, — сказал он. — Клэр приглашает меня на ужин вечером, если ты не против присоединиться к нам. Я думаю, вы двое прекрасно бы поладили.
— У меня другие планы. Просто хотела зайти и отдать тебе кое—что.
— Не нужно дарить подарки священнику, который принял Финальные обеты, — сказал он. — Это не первое причастие.
— То, что я хочу тебе дать, это библейский стих. Я выучила его для тебя. Это приемлемый подарок?
— Всегда, — ответил он. — Какой стих?
— Из Книги Руфи, глава первая, стихи шестнадцатый и семнадцатый. — Нора вздохнула и прочитала наизусть.
— Но Руфь сказала: не принуждай меня оставить тебя и возвратиться от тебя; но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог — моим Богом. И где ты умрешь, там и я умру и погребена буду; пусть то и то сделает мне Господь, и еще больше сделает; смерть одна разлучит меня с тобою.
Затем она протянула ему свернутый листок бумаги из своего кармана, тот, который она приобрела по ее особому поручению.
— Элеанор, это билет на самолет на твое имя.
— Точка назначения Сирия, — сказала она. — Куда ты, туда и я. Если ты едешь в Сирию, я еду с тобой. И я не поеду домой, пока ты не поедешь домой. Я не оставлю тебя. Я не откажусь от тебя. Где ты умрешь, там и меня похоронят. И это мои последние клятвы.
Затем она забрала свой билет, развернулась и ушла.
Она имела в виду каждое слово своей клятвы. Если он едет в зону боевых действий, она тоже поедет. Ничто не могло остановить ее. Поездка с ним в Сирию была единственным козырем, оставшимся в ее рукаве. Она сделала самую крупную ставку в своей жизни и не блефовала.
Нора вошла в особняк Кингсли и застала его сидящим в своем кабинете, уставившимся в окно ни на что, вообще ни на что.
Кингсли посмотрел через плечо на нее и вернулся к окну.
Нора села на стол позади него и стала ждать. Мгновение спустя Кингсли повернулся в кресле и положил голову ей на колени. Он уволил ее два дня назад, но сейчас все это не имело значения. Она провела пальцами по его темным волосам, словно он был больным ребенком, нуждающимся в материнском прикосновении.
— Как долго ты сидишь здесь в раздумьях? — Она спросила.
— Много часов.
— Мне жаль, что меня не было рядом, когда я была тебе нужна, — сказала она, потянув его за мочку уха.
— Я забываю, что тебе иногда нужна жизнь вне работы.
— Нужна. Но ты будешь счастлив узнать, что я больше никогда не увижу Торни во время работы или в нерабочее время.
Кингсли глубоко вдохнул. Она ощутила, как его грудь двигается на ее коленях.
— Это не делает меня счастливым. Полегчало, да. Но я не счастлив. Я хочу, чтобы ты была счастлива. — Он посмотрел на нее с болью в глазах, открыто и беззащитно, и она мельком увидела подростка, которым он был, когда Сорен впервые полюбил его.
— Вернувшись к Сорену?
— Да, — сказал он.
— Почему? — Нора коснулась лица Кингсли, провела пальцами по его щеке.
— Это удержит его здесь.
Нора вздернула подбородок, чтобы встретиться с ним взглядом, теперь доминант разговаривал с сабмиссивом.
— Это единственная причина?
— Я скучаю по нему, — сказал Кингсли, шепча слова как признание. — Я скучаю по тому, как раньше было у нас троих. И я знаю, как сильно он любит тебя. Хотел бы я представить тебя с кем—то другим, кроме него, но не могу. Хотел бы я представить, как мы втроем двигаемся дальше и живем своей жизнью друг без друга, но я не могу. Черт, я даже скучаю по тому, как мы с ним надрались в приходском доме. Однажды мы оказались на крыше, и я до сих пор не помню, как мы спускались. Я скучаю по нему, Элли. Это даже не секс. У нас не было секса более десяти лет. Это он. Это мы. Это наша дружба. Нет, не то. — Кингсли посмотрел на нее с печалью в глазах. — Он вся семья, которая у меня есть. Если уйдет, он заберет у меня мою семью.
Сердце Норы разрывалось из—за него. Он снова опустил голову ей на колени, и она вытерла слезу на щеке. Нора не сказала Кингсли, что она сделала или сказала Сорену. Она не рассказала ему о своем билете на самолет и своих клятвах. Он уже оплакивал потерю Сорена. Кингсли не нужно было оплакивать что—то еще.