— Мне правда нужно сказать, что я прощаю тебя?
— Нет, но мне будет приятнее слышать.
— Я могу сделать кое—что лучше, чем простить тебя.
Сорен вопросительно изогнул бровь. Нора подняла руки и расстегнула цепочку, которую она всегда носила, с двумя обручальными кольцами, которые Сорен подарил ей на Рождество четыре года назад, и кулон, который ее возлюбленный и покорный Нико подарил ей, чтобы носить, когда они были в разлуке. Она сунула ожерелье и кулон в карман платья. Взглянув на Сорена, она взяла его левую руку в свою и надела кольцо на его безымянный палец.
— Навсегда. — Она прошептала ему свою клятву, клятву, написанную на кольце, данное обещание, обещание, которое она сдержит.
Сорен посмотрел на свою руку так, будто видел ее впервые. Затем он взял другое кольцо — то, на котором было выгравировано слово «всё», — и надел его на безымянный палец ее левой руки.
— Всё, — сказал он.
Никаких других слов не нужно. Никаких других клятв. Они не стали бы давать обет бросить всех остальных, потому что оба любили других. Кингсли был сердцем Сорена, как и она сама, как и Бог. Она будет просить его отказаться от ночей с Кингсли не больше, чем просить его перестать отдавать свои дни Богу. Он будет просить ее бросить Нико не больше, чем бросить писать. Вот как они были верны друг другу, позволяя друг другу быть верными своим сердцам.
— Так что их уже не двое, они — одна плоть. Итак, что Бог соединил, то человек не должен разделять.
— Аминь, — ответила Нора.
Аминь.
Да будет так.
Она встала на колени, и они поцеловались в часовне, они поцеловались, чтобы скрепить эти свои настоящие Последние обеты.
Никогда прежде он не целовал ее так нежно, так ласково, как будто ей снова было пятнадцать, и это был единственный поцелуй, который он мог ей доверить.
— Займись со мной любовью, — прошептала она ему в губы.
Сорен улыбнулся ей в губы.
— Здесь? В часовне?
— Просторнее, чем в кабине для исповеди, верно? Пожалуйста, сэр?
Он обхватил ее подбородок рукой и провел большим пальцем по ее нижней губе.
— Да, да, Ваше Величество.
Сорен встал и поднял ее с колен в свои объятия. Запустив руки ей в волосы, он оттянул ее голову назад, открывая шею для своих поцелуев. Его губы были нежными на ее коже, достаточно нежными, чтобы заставить ее вздрогнуть и вздохнуть. Он сел на первую скамью и потянул ее к себе на колени. Она пошла охотно, ставя колени на его бедра, а его руки скользнули под юбки ее платья, ее шотландского свадебного платья, которое она надела этой ночью, ее брачной ночью.
Его руки искали мягкую обнаженную плоть ее бедер, где ее чулки и подвязки соприкасались с кожей. Сорен сильно впился пальцами в ее бедра, достаточно сильно, чтобы она ахнула. Его зубы нашли мочку ее уха и прокусили. Боль. Благословенная боль. Мертвые не чувствуют боли, и Нора никогда не чувствовала себя более живой, чем в этот момент с сердцем, бьющимся в горле, и слезами на глазах. Нора подняла его килт, и он прижался к входу в ее тело. Он опустил ее на себя, соединив их в одно целое. Союз. Причастие. Воплощенная любовь.
Нора обвила руками его шею и прижалась щекой к его плечу. Его сильная рука обхватила ее затылок, как отец, прижимающий к груди ребенка.
— Я обещал дать тебе всё, — прошептал Сорен ей на ухо. — Когда ты ушла от меня, я знал, что никогда не сдержу своего обещания, потому что я никогда не смогу дать тебе все, что тебе нужно. Я не мог быть для тебя всем, и это было больно, потому что я хотел быть. Я хотел сдержать свое обещание.
— Ты — мое все.
— Возможно, мы дали неверные обещания. Я должен был пообещать тебе навсегда. И ты должна была пообещать мне все. Ты дала мне все, что я когда—либо хотел. Ты не позволила мне выйти из церкви. Ты была права в том, что я бы сожалел об этом. Ты вернула мне Кингсли, — сказал он. — Когда я чуть не потерял тебя из—за Мари—Лауры, я снова нашел его. И ты послала ко мне Грейс и дала мне…
— Я сделала это для себя, — ответила она. — Я не такая самоотверженная. Я хотела...
— Чего ты хотела?
— Я не могла сделать этого сама. Но подумала... может... с ней. — Она остановилась и улыбнулась. — Я была не права?
— Нет, — ответил Сорен. — Я бы никогда не предал тебя, если бы думал, что ты сочтешь это за предательство.
— Я хотела, чтобы часть тебя жила, после твоего ухода.
— Элеонор, я никогда не смогу уйти от тебя. Я никогда не уйду и не покину тебя.
— Куда ты пойдешь, я пойду. Ваш Бог будет моим Богом, — продолжила стих Нора. — Где ты умрешь, там и меня похоронят.
— И мы будем друг у друга навсегда. В этой жизни и в следующей.
— Обещаешь? — Спросила она.
— Для тебя, Малышка, что угодно, — сказал он. — Для тебя — всё.
Сорен поцеловал ее волосы, когда она прижалась к нему бедрами, погружая его глубже в себя, удерживая его там, пульсируя вокруг него своими внутренними мышцами, в то время как ее пальцы слегка играли с его волосами, а ее губы оставляли мягкие поцелуи на его горле. Она крепко закрыла глаза и ахнула, когда он вошел в нее, наполняя ее глубины и выдыхая ее имя.
Когда все было закончено, она осталась у него на коленях, обняв его, держа его и баюкая. Она услышала приближающиеся шаги и почувствовала, как напряглось тело Сорена. Она не пустила его.
— Я здесь, — прошептала она. — Всегда здесь.
Она подняла глаза и увидела Кингсли в дверях часовни. Она встретилась с ним взглядом, и он кивнул.
Сорен повернулся и посмотрел на Кингсли, который произнес слова, которых они ждали три часа.
— Сорен, твой сын здесь.
Глава 38
Всё
Нора в последний раз поцеловала Сорена в лоб.
— Пора, — прошептала она. — Буду ждать тебя в коридоре с Кингсли, если тебе нужна минута помолиться.
— Спасибо.
Нора поднялась с его колен и поправила юбки. Кингсли протянул руку, и она взяла ее в свои. Вместе они стояли в темном коридоре, ее голова у него на груди, его руки обнимали ее.
— Как ты? — Спросил он.
— Напугана. Счастлива, — ответила она. — Страшно от того насколько я счастлива.
— Знаю это чувство. Ощущал тоже самое, когда ты познакомила меня с сыном. Теперь ты можешь познакомить его с его сыном.
Нора посмотрела на Кингсли.
— Ты сам это сделаешь.
Кингсли прищурился на нее.
— Элли... Я говорю по опыту, когда говорю, что этот момент будет самым важным моментом в его жизни, — сказал Кингсли. — В первый раз, когда я держал Селесту? Когда я впервые встретил Нико? Это были два лучших дня в моей жизни. После сегодняшнего дня для него уже ничего не будет прежним.
— Вот почему ты должен это сделать. Потому что ты проходил через это раньше. И потому, что, если это самый важный момент в его жизни, он должен разделить его с самым важным для него человеком в мире. Это ты.
Глаза Кингсли наполнились слезами, и он улыбнулся. Охрипшим голосом и приложив руку к сердцу, он ответил:
— Это будет честью для меня.
— Merci, — сказала она, улыбаясь и дрожа одновременно. Она снова шагнула в объятия Кингсли и расслабилась. Теперь между ними не было ничего, ни тайн, ни стыда, ни горечи, ни печали. Она любила Кингсли, а Кингсли любил ее, и ничто больше не могло разлучить их троих. Потому что Бог соединил их вместе, всех троих, а то, что Бог соединил, никто не разлучит.
Сорен вышел из часовни.
— Не хотел бы ты встретиться со своим сыном сейчас, mon ami? — спросил Кинг.
— Да, — ответил Сорен. — Я бы этого очень хотел.
— Я представлю вас. Не расстраивайся, если я ему понравлюсь больше, чем ты, — сказал Кингсли. — Я уже знаком с ним. И всем я больше нравлюсь.
— Элеонор, Нико настолько же высокомерен, как и его отец?
— Никто не высокомерен как его отец. Кроме лучшего друга его отца.
— Нечестно, — сказал Сорен и все трое, плечом к плечу, пошли по коридору к вестибюлю замка. — Это не высокомерие. Это самосознание.